Ларец

Теперь вблизи видно было, что склон зарос по большей части дубами, волглая листва которых стелилась под ногами мягким ковром. Также много было орешника, и Катя даже нарвала уцелевших орехов.

Из овражка, перебившего гору справа от дороги, потянуло дымком. И, кажется, стряпней. Катя приостановилась в колебании. Конечно, она так и сверкает Неллиными драгоценностями, но до сих пор они не привлекли еще ничьей корысти, кроме разве девичьей малышни на околицах, с восторгом провожавших взглядами цыганку. Пичужки посмелей даже увязывались порой следом и клянчили «примерить колечко». Иногда Катя давала мерить украшения, только стеклянные. Нет, опасаться нечего. А если разбойники? Все одно, крестьянскую девку могут и обидеть, а цыганку побоятся, стоит только пригрозить худым заклятьем. А вдруг все ж таки покормят? Горячего куда как хочется, яблоки с орехами с похлебкою не поспорят.

А, была не была! Катя решительно раздвинула руками кусты. Внизу, у костерка, сидели двое мужчин, чьи кони, не расседланные, стояли поблизости. Котелок заманчиво булькал над огнем и привлек внимание Кати куда больше, чем черноволосый бородатый человек в ярко-красной шелковой рубахе, что горела в тусклом дне ярче костра. Второй, смуглый, был молодым безусым парнем.

Бородач поднял голову на треск веток. Ах, каким знакомым оказалось тяжелое это лицо, эти слишком уж широкие плечи! Эх, неладно вышло! Ну да ничего, в девичьем наряде не признает теперь, так и объяснять не понадобится.

– Покормите сироту, добрые люди? – весело улыбнулась Катя.

– Вот уж сиротою ты себя звать не смей, скажи лучше, в порядке ли конь? – отчего-то сердито ответил барон.

– Как ты меня признал-то? – Катя села к костру.

– Я тебя в любой одеже признаю, глупая ты, неразумная, – усмехнулся цыганский

Глава. – Или думаешь, зря за тобою по городу-Петербурху цыгане ходили? Бери ложку-то! А ты, Вито, сала нарежь.

– Конь с барином моим…

– С барышней.

Молодой цыган, как-то странно поглядывая на Катю, протянул ей дымящуюся миску жидкой ячневой каши.

– Неужто ты нас сразу раскусил? Отчего ж тогда не сказал? – Катя плотнее сжала в ладонях горячую миску: пальцы все ж замерзли.

– Вы тогда за делом шли, чего зря сбивать. Понятно, думали, глупые, что всех умней нарядились. Глупость с удачей – родные сестры порой. Вот все вам по глупости и удалось – вишь, какие яхонты на тебе.

Катя вскочила и отпрыгнула на шаг, чудом не облившись с головы до ног кашей, что потекла из разбитой миски на уголья. Только этого не хватало – их двое, а она одна! Рука ее путалась в широкой юбке, пробираясь к кинжалу. И сам вить сказал, цыгане за ней ходили по столице! Ох, неладно!

– Ишь надумала, родному отцу ножом грозить! – барон Георгэ кинул из-под бровей суровый, но все ж веселый взгляд.

– Что ты сказал? – Катя онемела.

– Ладно, прости. Не так начать надобно было, издалека. Сердце по тебе стосковалось, да и озлила ты меня ненароком, сказав, что, мол, сирота…

– Так я ж… я вправду так думала. Откуда мне знать, – Катя не верила, не могла поверить, что перед нею – ее отец. Хотя – отчего? Разве не считала она себя с первых годов цыганкою, разве не дразнила ее так сабуровская дворня? Ей радоваться надобно! Но так трудно обрадоваться, когда близок оказывается чужой, вовсе чужой человек! Легче было б сейчас поднять сто пудов, чем обнять его!

– Меньше я виноват, чем ты думаешь, – цыган тяжко вздохнул, словно ухнули кузнечные мехи.

– Я, дядюшка Георгэ, пойду, пожалуй, прутьев на удилища нарежу, – впервые подал голос молодой спутник барона.

Цыган кивнул. Вытащив из-за голенища нож, парень пару раз подбросил его в воздухе, поймал на лету и легкою поступью углубился в чащу.

– Садись, Кандилехо, в ногах правды нету, – барон подкинул хворосту в огонь.

– Это так по-цыгански Катерина будет? – спросила Катя, наблюдая за собеседником своим сквозь прозрачные огненные языки.

– Так зовут тебя. У нас, цыган, два имени от рожденья. Одно обычное, для горгио, что суть не наши. Цыганское имя горгио нам открывать нельзя. Другое имя – для тех, кто из наших шатров. Кандилехо же означает пламя, огонь либо светильник. Ты, что ли, хлеб с салом ешь, коли плошку разбила. Разговор-то долгий.

– Расскажи мне… – попросила Катя, хотя цыган и без того собирался рассказывать. – Разве я подкидыш?

– Нет. Или сердце не указывает тебе, кто была твоя мать?

– Что может указывать сердце, когда я ничего не могла запомнить? – возразила Катя. – У господ хоть персоны писаные есть, они умерших в лицо знают. Коли б у меня был хоть маленькой портретик в коробочке, что зовется миниатюрою…