Лакировка

Он стоял аа своем. Том Теркилл, который не знал точно, в каких отношениях находятся его дочь и Лоузби, но зато не сомневался, что она жаждет этого брака и никогда ему не простит, если Лоузби увернется, вынужден был отступить. Какую выбрать церковь? Вполне подошла бы церковь святого Петра на Итонской площади, заметил Лоузби. Нет, запротестовал Том Теркилл, это привлечет излишнее внимание к тому, что он живет в шикарном районе и вообще человек состоятельный. Может быть, подземная часовня в Вестминстерском дворце? Слишком сумрачная, слишком тесная, и в такое время года туда никто не пойдет, сказал Лоузби. В конце концов они сошлись на церкви святой Маргариты — вестминстерской церкви, где обычно совер­шались бракосочетания членов парламента, а также их детей, но слишком пышной на вкус ревнителей равенства.

— Это вызовет осуждение,— сказал Том Теркилл скрипуче, с наждаком в го­лосе.

— Мне очень, очень жаль,— сказал Лоузби.

Еще одна уступка и еше один компромисс. Том предпочел бы отложить свадьбу до Нового года, то есть до того момента, когда его политическое будущее уже решится. Нет, Лоузби ни на какие отсрочки не согласен. Не позже чем через две-три недели. В таком случае — и тут последнее слово осталось за Томом Теркиллом — только в субботу. Чтобы вечерние и воскресные газеты ничего не успели напечатать.

Спор завершился. Свадьба состоится днем в первую субботу октября, до кото­рой остается три недели.

Вечером в пятницу перед этой субботой Хамфри вновь убедился, что формы сохраняются дольше содержания. Он был приглашен на мальчишник (так в пригла­шении и обозначенный) у Уайта, где Лоузби устраивал прощание с холостой жизнью. Старинный обычай, который, как полагал Хамфри, давно уже вышел из употребле­ния,— старинный и, по его убеждению, неприятный. В дни его юности все сводилось к тому, что молодые люди, собравшись в некотором количестве, усердно старались напиться и действительно напивались до положения риз. Насколько он помнил, все. это было примитивно грубым, точно обряд инициаций у племени, блюдущего обычай предков.

С тех пор никаких изменений не произошло. В кабинете у Уайта (в этом клубе Хамфри бывал редко, хотя он находился напротив его собственного) был накрыт стол на четырнадцать кувертов. Вокруг стояли молодые люди с рюмками виски, джина или водки. Крепкие напитки перед обедом в дни юности Хамфри не употреблялись, но это изменение он одобрил. Кроме него самого, только один из присутствующих выглядел старше тридцати лет — майор, фамилию которого Хамфри в шуме, в гуле голосов и звяканье рюмок не разобрал. Из остальных трое-четверо, по-видимому, учились с Лоузби в школе — один из них был подающим большие надежды членом парламента от консервативной партии. Однако Хамфри удивился, увидев и Поля Мейсона. Впро­чем, возможно, события лета сблизили его с Лоузби. Хамфри заметил, что они, отойдя от стола, о чем-то быстро заговорили. Остальную часть компании составляли офице­ры, сослуживцы Лоузби — его ровесники или более молодые, капитаны, субалтерны. Когда Хамфри знакомили с ними, одно имя отозвалось в его памяти. Дуглас Гимсон. Это было имя — он услышал его от Брайерса — того приятеля, у которого, по послед­ней версии, Лоузби провел ночь с 24 на 25 июля. Заинтересовавшись, Хамфри сумел завязать с ним разговор.

У этого молодого человека было узкое бледное лицо с крючковатым носом, ко­торое выглядело бы заурядным, если бы не умные глаза. Слушая его, Хамфри при­шел и выводу, что он много интеллектуальнее Лоузби. Лоузби часто действовал при­тягательно на людей гораздо умнее себя, что приносило им мало хорошего — как, возможно, и этому молодому человеку.

Стол, как и у Тома Теркилла, сверкал и сиял серебром и хрусталем. Они сели, и почетное место во главе стола занял не старший по чину офицер, а кто-то из ровес­ников Лоузби. Все это напоминало Хамфри обеды в офицерской столовой какого-нибудь привилегированного полка. Все называли друг друга по имени, и Лоузби, как обычно, откликался на несколько разных. Школьные приятели называли его Ланс, сослуживцы — как-то вроде Лого или даже, когда языки начали заплетаться, Йойо. Еда была очень неплоха — рыба, куропатки, куриная печень в ветчине, — но на нее почти не обращали внимания. Они пришли пить. И они пили. Вино было дешевое и грубое, и Хамфри решил, что выбрали его правильно: все равно вскоре мало кто из них бу­дет различать вкус.