Лакировка

В памяти Хамфри всплыли некоторые рассуждения Алека Лурии. Иисус был пре­красным учителем закона. Но основателем христианства был Павел, любил повторять Лурия. Воскресение из мертвых — изумительный лозунг. Да, изумительный. Люди уве­ровали в него со всем простодушием и конкретностью. В нем был ответ на трагедию человека. Высшее утешение для смертных. Много ли людей верят в него теперь?

Служба скоро кончилась. Они вышли из церкви на солнечный свет, в зябкий, но безветренный день. Гроб подняли на катафалк, гробовщик собрал венки — их было шесть, но один, из великолепных орхидей, затмевал все остальные. Кортеж двинулся по Честер-роу на юг. Провожающие ехали в своих машинах — все, кроме вдовствую­щей герцогини, которая сказала, что ей пора домой.

Они ехали на Старое Фулемское кладбище. Поскольку леди Эшбрук пожелала, чтобы ее кремировали, никаких распоряжений о могиле она не оставила, и это вызвало дополнительные трудности. С ними разделался посредник, участие которого сама леди Эшбрук еще прошлым летом сочла бы кощунственной профанацией. Посредником этим был Том Теркилл. Она до глубины души возмутилась бы, что подобный человек распоряжается ее похоронами. Тем не менее все устроил он. Он же настоял на самых тихих похоронах. Не исключено, что махинации его зятя могут выйти наружу. А пото­му — никакой публичности. Сам он на похоронах присутствовать не сможет: члены кабинета всегда на виду. Пышный венок прислал он, но без карточки. В газетах о похо­ронах не сообщалось: Лоузби получил все необходимые инструкции. Теркилл уплатил его долги, спасая его от суда. Его мнения об устройстве похорон даже не спросили: ему положено исполнять то, что ему велят. Тут Сьюзен была полностью согласна с отцом.

Это они — отец и дочь — выбрали место для погребения. Кладбище в Певенси не подходило: оно было слишком связано с отвергнутым первым мужем, с отвергнутым домашним очагом. Увезти ее туда они все-таки не могли. При всей своей беспощадно­сти на это Сьюзен не решилась. Но она унаследовала дотошность отца и раскопала необходимые сведения о другой семье — семье второго мужа леди Эшбрук. Его фами­лия до того, как он вышел на политическую арену и в свой срок сделался лордом Эшбруком, была Джонс. Джонсы от отца к сыну становились все более преуспевающими владельцами типографии в лондонском Сити. Когда-то они купили семейный участок на фулемском кладбище. На этом кладбище давно уже никого не хоронили, но леди Эшбрук в какой-то мере имела право упокоиться там, а ни Теркилл, ни Сьюзен не были настолько горды, чтобы проявить щепетильность. Влиятельное положение откры­вает много возможностей. И потому в это утро горстка людей, собравшихся проводить леди Эшбрук в последний путь, окружила аккуратно выкопанную могилу.

Кладбище застыло в полной неподвижности, словво на фотографии. Ни одна тра­винка не трепетала. Погода была исполнена умиротворенности. После воющих ветров наступили часы антициклонного затишья: в бледном небе — ни единого облачка, в воз­духе — ни единого дуновения.

Они стояли вокруг могилы и поглядывали по сторонам, слушая и не слыша обка­танные временем слова. В глубине могилы поблескивала металлическая дощечка на крышке гроба. Вокруг на садовых скамейках безмятежно сидели пожилые пары. Ближе к реке в плоское небо гармонично вписывались вертикали новой огромной больницы. Благостный мягкий голос ронял и ронял слова:

—...краток срок жизни и исполнен горести... Среди жизни мы в смерти...

Помощник гробовщика взял горсть земли из кучи поблизости и приготовился.

— ....не дай нам в наш последний час... в муках смерти отпасть от тебя...

Земля застучала по гробу. Все они слышали этот звук на других похоронах. Это был звук, означающий абсолютный конец, а может быть, последнее соприкосновение. Иногда его абсолютность бывала непереносимой. Но не в это утро. Смерть отодвину­лась слишком далеко. Те, кто стоял у могилы в неподвижности утра, уже не ощу­щали ее.

Величаво падали слова:

— Возлюбленная наша сестра Александрина-Маргарет (это имя вдруг выделилось из слов молитвы)... в чаянии и уповании...

Это был тихий конец. Это был тихий конец, более тихий, чем ее жизнь, и, подоб­но всем нам, думал Хамфри, в одиночестве возвращаясь домой, она скоро будет забыта.

Жизнь, жизнь любого человека печально похожа на погоду в этот день — судоро­га света между мраком и мраком. Но действительно ли она будет совершенно забыта? Действительно ли это абсолютный конец? Может быть, нет. Как ни парадоксально, нет. Однако помнить ее будут не по тем причинам, какие выбрала бы она сама. Никого не заинтересует, что когда-то она была видной фигурой маленького мирка. Никого не за­интересует ее личность. Призраков человеческих личностей не существует. Нет, о ней будут помнить из-за того, что смерть ее была насильственной и страшной.