Лайф не в Кайф

Всю поездку до первого важного гостя он хранил оглушительное молчание, не обронив ни одной даже самой дежурной фразы. Тайком поглядывая на его идеальный профиль, от вида которого сердце болезненно сокращалось, я заметила, что челюсть его напряжена, будто он едет, стиснув зубы. Но понаблюдав еще, я решила, что мне померещилось - невозможно делать это так долго, зубы же просто раскрошатся. Однако это ощущение не покидало меня на протяжении всего времени, что мы находились один на один. Вывод напрашивался сам собой - ему настолько противно мое общество, что он с трудом сдерживает эмоции. От этой мысли эмоции захлестнули и меня, но и я не дала им воли, решив, что меньшее, что мне сейчас нужно, это перепалка с Марселем. Она вряд ли выльется во что-то хорошее, а, скорее всего, закончится так же, как и в прошлый раз - взаимными обвинениями и оскорблениями. Это не то, к чему я стремилась, поэтому поддержала генеральную линию партии и тоже молчала. А что до его напряженной челюсти - ну и пускай зубы себе портит. Его же зубы, не мои.

Но несмотря на бравурные внутренние заявления, я продолжаю исподтишка его разглядывать.

- Хватит пялиться, - произносит он неожиданно в третий вечер работы нашей службы доставки приглашений. - У меня правая сторона лица вся в дырах от твоих глаз-молний.

И до того, как я прихожу в себя и соображаю, как ему ответить, он спрашивает:

- Какой дом?

Я оглядываюсь и вижу, что мы уже приехали в деревню, где продолжает жить моя бабушка Адельштайн. Дрогнувшим голосом я называю номер дома, где прошло мое детство.

- Крайний справа, с красной крышей, - добавляю поспешно.

- В смысле, с терракотовой? - уточняет Марсель с едва заметной ехидцей.

Я поворачиваюсь к нему с глупейшим выражением на лице и улыбкой типичной блондинки.

- Именно. Во-о-он тот голубенький с красненькой крышей.

Для завершения образа тычу пальцем в нужном направлении и жалею, что правильно назвала правую сторону. По закону жанра тыкать нужно направо, а говорить “слева”.

Он паркуется у аккуратного белого забора, и мы входим в калитку, ведущую в палисадник перед домом. Обходим дом вокруг по выложенным геометричными плитами узкой дорожке и заходим в крытый двор со стороны огорода. Можно было постучать в ворота, но я всегда делаю так, чтобы не заставлять бабушку бежать через весь дом. Тем более, чаще застаю ее на любимых грядках. Сейчас для копания в саду уже поздновато, и Полину Лукояновну мы не встречаем ни на клумбах, ни на необъятной клубничной плантации.

Я первой поднимаюсь по высоким ступенькам и, с силой дернув на себя массивную дверь - знаю по опыту, как тяжело она открывается, - вхожу в большую комнату с русской печью в центре. Сразу с порога зову:

- Бабуль, это Агата.

Она появляется из-за печки, в знакомом с детства фартуке и руками в муке. Улыбка на ее лице гаснет, едва она замечает Марселя.

- Здравствуй, Ахатушка, - произносит, характерно хэкая и глядя не на меня, а на моего спутника. - А ты хто ж будешь, добрый молодец?

- Я Марсель Воропаев, рад приветствовать Вас, Апполинария Лукояновна, давно мечтал познакомиться, - отвечает он и улыбается так открыто и лучезарно, что даже я попадаю под действие его обезоруживающей улыбки, а уж о бабушке и говорить нечего.

Люди, способные в принципе выговорить ее имя, сразу получают от нее сто плюсиков в карму, а если они еще и произносят его так легко, не спотыкаясь о двойную “п”, авансом приравниваются к ангелам. У Марселя блестяще получилось и то, и другое, будто он специально тренировался. И в устремленном на него взгляде бабули, конечно, читается безусловное обожание. Она сразу причисляет его к категории хороших мальчиков из приличной семьи, что для нее, несомненно, является лучшей рекомендацией и похвалой, а Марсель разом становится желанным гостем.

- Ну проходите, коль пришли.

Вытирая руки о вафельное полотенце, бабуля старательно маскирует довольную улыбку за хмурым выражением лица, но получается у нее не очень. Без души.