Опасаясь того, что увидит, и не решаясь выглянуть наружу, Мина забилась в угол кареты. Они неумолимо приближались к цели, но даже когда Эдуард Бруннер остановил карету и пригласил девушку выйти наружу, она все еще колебалась.
— Отсюда уже видно Ла-Дульче! — воскликнул он все с тем же неизменным восторгом, звучавшим в его голосе, когда он говорил об имении.
Мина уставилась на свои руки, сложенные на коленях.
«Встретила ли мама Франка?»
— Вы не хотите выйти из кареты?
Мина покачала головой. Она не могла себя заставить.
Эдуард выбрался наружу, и вскоре Мина услышала его приглушенный голос. Мужчина что-то напевал.
«Глупо тут сидеть», — упрекнула себя Мина. Собравшись с духом, она дрожащими руками открыла дверцу. Выходя из кареты, девушка споткнулась и чуть не упала, но Эдуард успел ее подхватить.
У Мины слезы навернулись на глаза. «Но я не люблю его! Что же мне делать? Я его не люблю». Ей вспомнились серьезные глаза матери. «Нельзя допустить ошибку. Ни в коем случае нельзя».
Два дня спустя в Ла-Дульче прибыла Аннелия. Ей не пришлось ничего говорить дочери. Женщина приехала одна, и этого было достаточно.
Протянув руку, Аннелия погладила дочь по щеке.
— Он не пришел, Мина, как я и предполагала.
— Я знаю. — Девушка помолчала. — Может быть, он приедет в следующем году?
Аннелия, казалось, хотела что-то сказать, но сдержалась.
— Да, возможно, — наконец заметила она. — Посмотрим. До следующего Дня Независимости еще есть время.
Мина побежала в пампасы. Она все бежала и бежала, словно пытаясь скрыться от собственной боли. Запыхавшись, девушка повалилась на землю. Перевернувшись на спину, она смотрела в небо, ловя губами воздух.
Прошло довольно много времени, прежде чем она заставила себя приподняться.
Вокруг тянулись поросшие чертополохом поля. Сейчас, перед началом зимы, цветы были свекольного оттенка. Еще по пути в Ла-Дульче, когда местность становилась суше, Мина обратила внимание на это часто встречающееся в пампасах растение.
В начале лета, по словам Эдуарда, чертополох настолько разрастался, что дороги превращались в узкие тропы, над которыми колыхалось зеленое море. Позже чертополох усыхал, листья утрачивали былую зелень, стебли становились черными. Они стояли так до февраля-марта, если им удавалось избежать пламени пожаров, часто бушевавших в этих краях летом, как и памперо: в голой степи травы вспыхивали, словно сухие щепки.
Затем приходила зима. Она сменялась весной, и чертополох вновь тянулся вверх, и опять тут воцарялось цветистое великолепие.
В сентябре-ноябре, с весенними дождями, начинали буйствовать травы и поля наливались сочной зеленью, которую так любили коровы и овцы.
Мина вздохнула. Она была одна, вокруг не было ни души. Степь казалась бесконечной. Иной испугался бы такого простора, но Мина не боялась одиночества. Внезапно ее охватила решимость, на которую, ей казалось, она была уже не способна.
«Я не сдамся, — подумала девушка. — Я не сдамся, Франк. Клянусь тебе. Не сдамся, слышишь?! Мы будем счастливы, Франк. Мы найдем друг друга».
Ла-Дульче, может, и не было большим имением, но Мине и Аннелии оно показалось настоящим раем. Рано утром во дворе собирались слуги, чтобы выпить чаю перед началом работы. В небольших котелках, так называемых
В начищенные до блеска окна был виден двор, где всегда кипела работа.
Однажды Аннелия собралась с духом и решила поговорить об этом с Эдуардом.
— Этот дом можно сделать по-настоящему прекрасным, — сказала она.
— Наверное, здесь не хватает женской руки, — буркнул Эдуард.
Аннелия склонила голову к плечу. Она обратила внимание на то, что во всех комнатах мебель была разнородной.
Женщина улыбнулась.
— Возможно, мы с Миной могли бы об этом позаботиться. Если вы не против, конечно. Мы хотели бы хоть как-то отблагодарить вас за ваше гостеприимство.