Лагерный пахан

Мама не поскупилась. Окорок, копченая колбаса, голландский сыр, сгущенка в самодельной герметичной упаковке из целлофана, сигареты «Мальборо» – с оторванным фильтром, разрезанные пополам, но тем не менее… Из всего этого можно было сделать вывод, что мама подняла спрятанные им деньги. Теперь грев должен поступать исправно…

– Да ты у нас куражный пацан, – одобрительно заметил Витой.

Башмак поощрительно хлопнул Трофима по плечу. И остальная братия тем или иным образом выказала ему симпатию. Один только Рубач хмуро глянул на него. Такое ощущение, будто он собирался что-то предъявить…

А после ужина в камеру втерся вертухай и потребовал к себе Трофима, без вещей.

– Эй, начальник, куда на ночь глядя? – спросил он, за внешней бравадой пытаясь скрыть внутреннюю тревогу.

– Пошли!

Трофим вышел в коридор.

– Лицом к стене!

С гулким скрежетом задвинулся засов на двери. Трофиму вдруг показалось, что обратно в эту камеру он не вернется. А если и вернется, то не со щитом, а на щите…

* * *

Предчувствие его не обмануло. Конвоир доставил его в блок строгой изоляции, где томились особо опасные подследственные. По слухам, именно здесь находилась страшная пресс-хата, где администрация ломала особо упрямых арестантов. Из такой камеры можно было выйти живым, но навеки прописанным к петушиному кутку… У Трофима душа съежилась от одной только мысли, что впереди его ждет пресс-хата. Казалось бы, не за что, ну а вдруг?..

Душа сначала съежилась, а затем свернулась в морской узел, когда вертухай доставил его к месту. Это была камера – просторная, с яркой лампочкой под потолком. Вместо шконок – самые настоящие кушетки с мягкими матрацами. Черно-белый телевизор, холодильник, на стенах убогие, но ковры. Вентиляторы на лакированных тумбочках. За столом четыре типа – голые по пояс. Один с ног до головы в татуировках, другой – шерстяной, как обезьяна, третий вообще безволосый, но на широкой спине тушью выколот глаз – единственный и злой, как у Циклопа. Этот глаз смотрел на Трофима в упор – хищно, угрожающе. Четвертый тип был в меру волосат, в меру расписан, но непомерно мускулист – на руках перекатывались бицепсы размером с гирю, вокруг бычьей шеи бугрились мышцы…

Четыре койки, четыре «пассажира» – выходило, что у Трофима своего места здесь нет и быть не может. Не для отдыха доставили его сюда, гнобить его здесь будут, чморить, а может, и убивать… Пресс-хата это, а обитатели ее – позорные лохмачи, грязные животные, которым нет места среди честных арестантов. Кто-то сам ссучился, кого-то опустили. Теперь они сами ссучивают и опускают. Для того менты и держат их здесь, потому и создают им условия для безбедного существования. Телевизор показывает неплохо, в холодильнике наверняка что-то есть пожевать…

Трофим чувствовал, как леденеют руки и наливаются предательской тяжестью ноги. С кем-нибудь из этого квартета он бы еще мог справиться, но против всей этой кодлы шансов у него не было.

Арестант с глазом на спине резко повернулся к Трофиму лицом, хищно уставился на него всеми четырьмя глазами… Дело в том, что под каждой ключицей, в тех местах, где лагерные авторитеты накалывают себе звезды, у него также были изображены глаза. Такие же злые, такие же гипнотизирующие… И если настоящие глаза могли изменить выражение, а вместе с тем и настроение, то эти – никогда. Как не мог измениться приговор, который кто-то из сильных тюремного мира сего вынес в отношении Трофима.

– Ну чего молчишь, гусь? – глумливо спросил глазастый. – Здороваться не учили?

– Нет… То есть да… Привет, братва… – в замешательстве выдавил из себя Трофим.

– Братва?! Мы-то братва… А ты кто по жизни, а? – зловеще усмехнулся мускулистый.

– Я?!. Правильный пацан, да…

– Правильный? А кто тебя и чем правил, а? Через какое место?.. Может, ты петух по жизни, а?

– Нет!

– Э-э, зачем так говоришь, дорогой? – пугающе осклабился шерстяной.

Трофим определил его национальность. Армянин. Злобный разлихой ара…

– Сегодня не петух, завтра петух… – с едва уловимым акцентом продолжал тот. Хочешь, я тебе погадаю, а? Дорого не возьму. «Катька» – и все дела?

– «Катька»?! Нет у меня таких денег, – подавленно мотнул головой Трофим.

– Да? Тогда я тебе бесплатно погадаю. Если платно, то все хорошо у тебя будет. Если бесплатно, то сам Катькой станешь… Хочешь Катькой быть?

– Слышь, зачем так говоришь? Сам знаешь, что не хочу…

– Да, но твое хочу – не хочу никого здесь не колышет… Ты в курсе, что я Глазастому тебя проиграл, а?..

– Проиграл, – ухмыльнулся упомянутый арестант.

Ошеломленному Трофиму показалось, что синий глаз под правой ключицей игриво подмигнул ему. Вырвать бы его вместе с мясом, чтоб не мигал. Вырвать бы, да как? Трофим ясно осознавал собственную беспомощность. Его могли проиграть в карты, его могли опустить. И все по приказу ментовских беспредельщиков. Если лохмачи уже раскинули карты на Трофима, значит, они давно ждут его. Значит, они готовы исполнить хозяйский приказ…

– Теперь ты мой, – глумился Глазастый. – Захочу, мальчиком будешь. Захочу, девочкой…

Трофим молчал. Если твое слово ничего не значит, лучше держать рот на замке.