Лагерная учительница

Иван взглянул на Галю, поднимаясь навстречу дяде, не обиделась ли она, что ее бабой назвали, но Галя улыбалась приветливо.

— Как же ты так, а? — Шагнул дядя Ванька к Ивану. Лицо его сморщилось, глаза повлажнели.

Егоркин обнял его, наклонился, поцеловал в колючую щеку. Дядя Ванька тоже поцеловал его мокрыми губами и повторил горестно:

— Как же ты так, а?

— Женился, что ль? — спросил Иван и подмигнул Гале. Она улыбалась еще шире.

— Женился, это хорошо! Ногу-то, а?

— А что ногу? — притворно удивился Иван. — А это что? Э-эх! Тра-та-а-т-та-та-та, трата-ата-а-та-та! — запел он, заприплясывал, застучал каблуками, пятясь к кровати и ничуть не прихрамывая.

— Ему все нипочем! — засмеялась мать. — Голову потеряет, скажет — новая вырастет!.. Садись, кум, к столу, посиди! — начала собирать на стол мать.

— А у меня, Ванек, ноги отказывают, — дядя Ванька опустился на табуретку у двери к столу. — Ползком полозею!

Галя поднялась помогать матери. Дядя Ванька поглядел, как она носит посуду от судника к столу, и сказал:

— Ладную ты девку отхватил, Ванек! Ладную! Я специально смотрел — встанет она помогать матери, ай нет? Встала… Хорошая хозяйка будет…

Ивану похвала его жены, с одной стороны, была приятна, а с другой — неудобно было, не обидится ли Галя такой деревенской непосредственности. Он не знал, что у Гали радость и покой были на душе с тех пор, как она вошла в избу, так отличающуюся от московской квартиры, услышала голос дяди Ваньки. Слова его о себе она принимала естественно, как единственно правильные. Так и нужно жить, открыто, ничего не скрывая, не тая от людей. Что думаешь, то и говори! И ничего не дрогнуло, когда дядя Ванька заговорил о бывшей девчонке Ивана, только сочувствие появилось, сожаление, что она так себя повела.

— …хорошая хозяйка! — говорил дядя Ванька. — Молодец, Ванек! Так и надо! А тутошняя твоя невеста (Иван нахмурился: зачем, мол, вспоминать о ней при Гале) Валька Пискарева — черт! Пьеть!

— Как?! — удивился Егоркин.

— Страсть как! Мать-то ее самогон гонить… Каждый день на столе… Зятек, друг твой Петька, нахлещется, и она подрядок с ним… Слышь, кума, — повернулся дядя Ванька к сестре, смеясь. — Вчерась иду я с коровника. Темно уж, а они нажрались и песняка на крыльце режут!.. — Дядя Ванька снова повернулся к Ивану. — Из доярок Вальку поперли… Напилась, коровы орут недоеные… А у Петьки права отобрали и машину тоже… Теперь празник у них. Каждый день празник… А Петькина мать-то совсем спилась. Все. Пропала!.. Зимой Васька (отец Петьки) выкинул ее голую в снег, пусть замерзает!..

— Голую! — воскликнул удивленно Иван.

— Без ничего!.. И замерзла б, да бабы увидали, сжалились, в шубу завернули да на печку к Катьке, соседке, унесли. А то б тама была, — дядя Ванька указал в пол. — А в субботу, вот в эту, прошла которая, дочь Федьки Чекмарева из интерната приехала, пузырек привезла. А Федька думал — дикалон, выхлестал и поехал на тракторе, а из него пена полезла, шампунь был. Высунулся он из кабины, трактор идет, гусеница вся в пене. Не приведи Господь!

— А дядя Вася Чекмарев, брат его, отчего умер? Он вроде был здоровый, молодой… Опился, что ль?

— А то чего же?.. Кажный Божий день пил… Нахлестался, как всегда, и дома на печку, а утром жена глянула — у него лапша из носу торчит. Захлебнулся! Отправили на Киселевский бугор (там было кладбище). Страсть, что творится! Двора нет, где б от этого горя не плакали, — указал дядя Ванька на бутылку водки, которую мать поставила на стол. — Нашествие какое-то! Нашествие на Русь! Сроду такого не бывало… Говорят, испокон века на Руси пьют, но на моем веку такого не было. Нет, упаси Бог, не было!

— Врут, дядь Ваньк, не было пьянства на Руси! — сказал Иван. — Я читал, водка у нас в шестнадцатом веке появилась, при Иване Грозном! А до этого шестнадцать веков ее не видели у нас! Вино только князьям привозили! Дорогое для народа было. Медовуху пили да брагу, да и то по праздникам… В будни работать надо было!..

— Медовуху я пил, — одобрительно кивнул дядя Ванька. — С медовухи дураком не станешь!.. А счас все пьют: дикалон, эт конфетка! Зубную пасту пьют, сапожный крем, даже хлорофос наловчились жрать… А за водку все пропивают! Напрочь! Пшеницу в уборочную машинами спускали! Кому надо, с головой зерном огрузились… И никому дела нет! В войну за горсть зерна в тюрьму сажали, а счас…

— Верка Антошкина горстку ржи с тока взяла, после войны уже… А к ней с обыском! Отец ружье взял — не пущу! Ну минцанер его и застрелил!.. а счас — бери не хочу! — вмешалась мать и пригласила за стол. — Ну, давайте поближе к столу! Разливай, кум!

Дядя Ванька стал ножом распечатывать бутылку, продолжая рассказывать: