Лагерная учительница

Иван развернул и прочитал смущенно:

— Фекла!

— Ну и имечко! — захохотали все. — А второго как?

— Ферапонт…

Снова хохот. Пока смеялись, Катерина прошмыгнула в комнату. За ней все потянулись. Вход в комнату, к радости Кольки, никто не заслонял. Он, возбужденный препирательствами на лестнице, готов был и дальше прорываться, но, пока Егоркин отвечал на вопросы, остыл, пыл его угас, поэтому он растерялся, когда к двери повернулись. Если бы возникло препятствие, он не знал бы, что говорить.

Посреди комнаты стоял стол с хрустальными рюмками и букетом красных роз. За ним сидела смущенная Галя в фате, а рядом с ней справа пристроилась Катерина.

— Вот наш товар! — выскочила вперед Наташа. — Выбирайте!

— Справа бери! — громким шепотом шутливо указал Колька на Катерину. — Она побольше…

Остановились в двух шагах от стола, смотрели на невесту. Смущенная, с порозовевшими щеками, с милым темным пятнышком родинки на подбородке, в белом платье, в фате — Галя была хороша необыкновенно! Так хороша, что Иван, взглянув на нее, растерялся, сильнее жар почувствовал на щеках своих, помолчал и, снова запинаясь, сказал:

— Сейчас левый товар… в ходу! Левый больше ценится… Слева берем!

— Платить за товар надо… — пропела Катерина.

Колька молчал, не знал, надо ли говорить ему что или ждать, что дальше будет?

— И какая же цена ваша? — подхватила Варюнька.

— Цена наша на первый взгляд невысокая, — говорила Катерина. — А если вдуматься — немалая! Пусть платит жених сто копеечек, — пододвинула она блюдце по столу ближе к жениху. — И с каждой копеечкой слово ласковое, нежное говорит невесте… Послушать нам хочется, как станет он звать-величать свою женушку, хватит ли у него нежных слов разнообразных, чтоб не наскучило ей слушать одно и то же… Мы слушаем!

Егоркин растерянно сунул руку в карман. У него было много медных монет, но слов-то где найти столько? Он вытащил горсть монет и стал бросать по одной, приговаривая:

— Желанная, милая, нежная, ласковая моя залеточка, чудесная, дролечка… — и замолчал.

— Золотце!

— Сердечная!

— Березка! — сыпались со всех сторон подсказки.

— Не подсказывать! Не подсказывать!

Егоркин не хотел повторять то, что ему подсказывали, и стал называть другие слова:

— Ягодка! Вишенка! Брусничка моя желанная!.

— Яблочко! Апельсинчик! — подсказывали хохоча.

— Лебедушка! Рыбка! Котик! — звякали монеты.

— Козочка! — хохотали.

— Нет! — кричала Катерина. — Домашних животных не принимаем! А то козочка, потом коровушка, а там и свинья рядом!

— Дорогая! Ненаглядная! — бросал монеты Иван. — Родная! Бесценная!

— Девяносто восемь! — закричал Колька. — Еще два — и хорош!

— Самая лучшая! — говорил Иван.

— Все! Все! Сто! — кричал Колька.

— Нет еще! Нет! — отзывалась Катерина.

— А ты повтори! Посчитай!

А Егоркин бросал и бросал монеты:

— Драгоценная! Милая сердцу моему! Сердечная! Березка моя стройная! Светлое солнышко! Любимая! — Это слово он берег напоследок.

— Достаточно! Теперь мы видим, есть слова у жениха нежные! — поднялась Катерина, уступая Егорову место рядом с невестой.

Открыли шампанское. Шумели, смеялись.

В загсе их развели в разные комнаты. Егоркин стоял в комнате жениха, казался себе большим, неуклюжим. О больной ноге в суете он забыл. Даже не прихрамывал. Варюнька оглаживала его пиджак сзади, осматривала. Рядом, в этой же комнате, группа молодых парней окружила другого жениха, ожидающего своей очереди. И в коридоре толпились люди, разговаривали возбужденно. Изредка доносился женский голос: «Пройдите, пожалуйста, в комнаты жениха и невесты!» Но мало кто слушалася. Наконец раздалось долгожданное:

— Егоркин! Егоркин здесь!

— Сбежал! — пошутил кто-то.

Хохот раздался, выкрики: — Вовремя успел! Молодец!

Егоркин торопливо вышел в коридор, будто действительно испугался, что подумают, что он сбежал, увидел Галю, появившуюся из комнаты невесты, и двинулся к ней.

Что говорила им молодая женщина, стоявшая за столом, как расписывались, как кольца надевали друг другу на пальцы, как поздравляли их — все слилось в памяти в один миг быстролетный и вспоминалось смутно. Когда выходили из зала в коридор, Иван с гордостью слышал восхищенные слова о красоте его невесты и косил глаза на пол, боялся наступить на длинное платье Гали, из-под которого при ходьбе мило выныривали и прятались белые носы ее туфель. Алеша с фотоаппаратом выбежал на улицу. Иван на пороге подхватил на руки Галю и, осторожно ступая, стал спускаться вниз по ступенькам. Она обнимала его за шею и шептала:

— Дурачок! Тебе же больно!

Он молчал, улыбался, стиснув зубы. Опуская Галю на сиденье машины, услышал, как кто-то в толпе около загса сказал:

— Такую всю жизнь на руках носить можно!

Иван посадил жену в машину, распрямился гордо, радуясь и за Галю, и за себя: все-таки донес жену на руках.

И дальше все сливалось в памяти: суета, шум, веселье гостей, крики «горько», робкие губы Гали. Гуляли в кафе. Был вокально-инструментальный ансамбль. Когда спеты были гостями не очень стройно две-три песни, когда шум за столом стал слитный, музыканты расположились у инструментов, и солист объявил в микрофон: