Лагерная учительница

— Верно, верно! — подхватил, смеясь, Борис. — Мне не пришло в голову. Это верно! Помните лозунг: крепка семья, крепка держава. Вывод верный: жить для семьи — значит жить для общества. И ничего нет зазорного в том, что человек хочет жить сейчас, а не в далеком будущем. Сейчас! Нам обещано было, что в восьмидесятом году мы будем все иметь, уже восемьдесят первый половинку отстучал, а что мы видим, что мы имеем?..

— Ты-то имеешь немало, — перебил Егоркин.

— Ну это я! — засмеялся Борис. — А вы-то что имеете? Будете хотя бы крышу над головой иметь после свадьбы? Маленькую крышу!.. А ведь все мы люди. Все мы хотим сейчас получать удовольствия, наслаждения. Давно известно: цель жизни — наслаждение.

— А я слышал иное, — возразил Иван. — Цель жизни — страдание.

— Это достоевщина, прошлый век. Дурман религиозный. Дурили дуракам головы, кто страдает в земной жизни, тот будет царствовать в жизни небесной. Надо было чем-то народ успокаивать… А сейчас всем известно: Бога нет, нет загробной жизни. Уповать на наслаждения небесные нечего, и человеку ничего не остается, как стремиться получать удовольствия на земле. Нельзя страдать и быть счастливым, и нельзя быть счастливым, не получая удовольствий.

— Значит, ты считаешь, что счастье в удовольствиях? — спросил Егоркин.

Ребята с интересом слушали их спор. Роману доводы Бориса казались убедительней.

— Да! И я могу доказать это на своем примере… Сегодня я счастлив, — объявил Борис. — Я это почувствовал, когда ехал сюда. Я получал удовольствие от моей машины, — подчеркнул он, — от солнца, от легкой дороги, от теплого ветра навстречу, от взгляда на милую девушку, — улыбнулся он Римме, — от предчувствия отдыха на речке. И я был счастлив.

— Не верю! — воскликнул Иван. — Не верю, — повторил он тише. — Может, и было такое мимолетное ощущение. Но мимолетное. Неужели ты забываешь о своих рисковых заботах, забываешь, что кто-то из напарников может проколоться и потащить следом… Я не хочу углубляться, наверно, это запрещенный прием сейчас. — Егоркин не догадывался, что он попал в самое больное место Бориса. Вчера тот узнал, что при попытке продать кассету с порнофильмом попался один студент. Борис сплавил ему три кассеты и теперь мучился: расколется ли тот, назовет его или нет? Если назовет, как выкрутиться? Не хотелось много тратить на следователя, деньги сейчас нужны. Квартирка приближается: выкупать нужно скоро будет. Мучило и то, сколько кассет изъяли — одну или все три. Сейчас вспомнилось это, и сердце заныло. Егоркин, не догадываясь, продолжал: — Я не могу поверить, что счастье в удовольствиях. Кто так считает, рано или поздно придет к выводу, что счастья не существует… И не только потому, что нет человека, жизнь которого состояла бы из одних радостей. Нет! Удовольствия приедаются. Сегодня это тебе приносит удовольствие, в новинку еще, а завтра привык, и все — нужны новые удовольствия… Я думаю, что, чем больше человек получил удовольствий, тем меньше счастья он познал…

Римма поглядывала на спорящих ребят с некоторой усмешкой. «Слова, слова! — читалось на ее лице. — Это все слова, а счастье в другом. Я это хорошо знаю. Но вам не понять!»

Борис молчал, спросил Роман:

— А что же ты тогда считаешь счастьем?

— На свете счастья нет, а есть покой и воля, — подхватила Галя.

— Счастье, как вода в бредне, тянешь — надулось, а вытянешь — пусто! — засмеялась Ира.

— Счастье есть ловкость ума и рук. Все неловкие души за несчастных всегда известны, — поддержал их, смеясь и поглядывая на Бориса, Егоркин. — А если говорить серьезно, то того, кто радуется жизни, и радуется не без основания, можно назвать счастливым! Главное не то, что человек имеет, а то, что он чувствует при этом. Я посмотрю, о каком счастье ты заговоришь, — взглянул Иван на Бориса, — когда будешь вскакивать по ночам к окну: не угнали ли «жигуль»!..

— Не конфисковали ли его, — смеясь, закончила за Ивана Галя.

III

— А машинка ничего — хороша! — взглянул снова Роман на «Жигули». — Блистает!

И все повернулись к машине.

— Эй, сопляк! — крикнул сердито Борис. Возле машины крутился мальчишка лет тринадцати в мокрых красных плавках с мокрыми волосами, сосульками слипшимися на голове. Он заглядывал внутрь машины, приплясывая на месте. Видно, мерз: накупался до синевы. — А ну отойди от машины! По шее накостыляю!

Неподалеку от ребят тоже устроились вокруг скатерти с едой кружком три семьи с маленькими детьми. Они обернулись на крик Бориса и потом все время наблюдали за происходящим.

Мальчишка оглянулся и побежал к Борису. Был он загорелый до черноты. Вероятно, все дни проводил на речке. Глаза у него были удивительно наглые. Подбежав к Борису, он нахально ткнул пальцем в его сторону:

— Твоя?.. Покатай, а? Покатай!

— Сгинь! — крикнул Борис.

Все, кроме него, захохотали. Мальчишка радостно блеснул глазами, еще нахальнее заорал:

— Дядь, прокати! Я так кататься хочу!

— Я те прокачу сейчас! — схватил Борис обгоревший сучок.

Но мальчишка не испугался, не отскочил, а, наоборот, еще ближе к Борису придвинулся, приплясывая: