Ладога

Утро всегда разумнее вечера, приносит оно ясный свет не только на землю, но и в мысли людские. С рассветом перестала трясти меня лихорадка, полегчало на душе. Да и день прошел, как обычно, но все-таки не могла выбросить из головы пришлого ярла. Ходила по Княжьему двору, убирала вместе с девками остатки пира, а сама косилась опасливо на двери, словно ждала, что вот-вот выйдет он на крыльцо, и увижу не ярла заморского, а моего Славена… Но гости отсыпались, не выходили, и к вечеру мне уже смешной стала казаться собственная ошибка – ведь чуть не спятила, словно затмение какое нашло – увидела ладью знакомую и тут же стала на ней Славена отыскивать, да не средь простых хирдманнов, а самого ярла выбрала! Вот уж, впрямь, дурная голова!

Корила себя, посмеивалась, а к вечеру ноги сами пошли к ладье у пристани, где уже деловито сновали вчерашние поздние гости. Как бы подойти к ним, спросить о милом? Может, помнят еще шального словена, забросившего на их ладью топорик? Но тот урманин говорил, что сменила ладья хозяина… Значит, и здесь никто мне не скажет о Славене…

Я присела в отдалении на берегу, уставилась в темную воду. Плыли по ней листья-кораблики, да не пустые – каждый свой груз вез. Кто – палочку малую, кто – букаху неразумную, кто – иглу сосновую… Шли по Мутной разноцветные ладейки, желтые да бурые, правились могучей рукой реки… Так и с людьми – тащит их неумолимое время, подталкивают к неведомому боги, а в каждом свой огонек заложен, своя душа…

– Хельг! Хельг! – радостно загомонили на ладье. Значит, пришел… Он снял кольчугу, видать, сумел уболтать Рюрика, знал, что под Княжьей защитой ему никакой ворог не страшен, а взамен одел белую простую рубаху да поверх нее кожаную безрукавку. В этом наряде стал он еще больше похож на Славена, только я уже надеждами себя не тешила – слышала его имя, да и говорил он по-урмански легко, свободно, а мой Славен и слова не знал.

Хирдманны его обступили, скучились, гомоня, будто вороны. В вечернем сумраке ярким белым пятном маячила средь темных силуэтов рубаха ярла. Он толковал что-то, и по движениям поняла – будут урмане зимовать у Князя, готовят ладью к долгой зимней стоянке. Закрепили по бортам длинные веревки, уложили под ладейный нос бревна-катыши – собрались тащить ее на берег. В том, что сразу после пира за работу взялись, тоже было что-то чужое. Из наших ни один не вышел, допивали вчерашнее и тискали девок по закоулкам, еще не оклемавшись от разудалого веселья, – какая там работа! А эти трудились слаженно, жаль, берега Мутной крутостью славятся – не шла ладья, заваливалась на бок. Длинные волосы пришлого ярла разметались по ветру, кожанка слетела на землю. Он везде успевал – и на своих людей покрикивать, и самому тащить, и малейший крен угадывать. Видать, не раз такие кручи одолевал. То и дело к нему подскакивали хирдманны, спрашивали что-то:

– Хельг… Хельг…

Ладья, потрескивая и шатаясь высокой мачтой, выползла наконец на берег. Урмане завопили радостно, запрыгали. Мелькала средь них у самого борта белая рубашка, и показалось мне вдруг, что кренится мачта и ложится ладья на борт. Тот самый борт, где стоял ярл. Рванула меня с холма неведомая сила, кубарем пронесла меж остолбеневших от изумления урман, подбросила к пришлому ярлу и там только позволила опомниться, оглядеться. Там лишь поняла, что померещилось мне, будто падает ладья… А если бы и падала, мне до этого какое дело было?! Чего испугалась, зачем кинулась спасать незнакомого урманина? Не я ли два года назад так весь их подлый род ненавидела, что любого на месте порешить была готова? Не они ли брата моего беспомощного на берегу, средь мертвых тел бросили? И этот ярл таков же оказался – меня и не увидел еще, а меч уже наготове в руке держал…

Стояла я перед ним с опущенной головой, смотрела на сапоги из дорогой кожи и стыдилась глаза поднять. Попробуй объясни, чего побежала к нему, словно всю жизнь только его и ждала…

– Ох, любят тебя бабы, Хельг! – засмеялся кто-то из урман. Меня словно молнией пронзило. Слышала я уже эти слова! Слышала, только не упомню где! Дрогнула пелена памяти, спала… Славен! Хрупкая девушка с глазами-озерами за его плечом… Вещий мой сон…

– Беляна? – неуверенно спросил меня голос, так похожий на голос Славена. Урмане почуяли неладное в голосе ярла, насторожились.

– Беляна, ты ли?

Ох, Славен! Знать бы тебе, сколько слез я пролила о твоей кончине, сколько горя причинил твой уход – не спрашивал бы так удивленно, обнял бы хоть за ту печаль, что носила в сердце два с лишком года. Не знала ведь, что станешь вольным ярлом и имя возьмешь новое, звучное – Хельг… Мечтала долгими одинокими ночами, как увижу тебя, как обниму крепко, а вот увидела и стоять не могу – ноги отказывают…

Хотелось бы мне сказать все это, да застревали слова в горле, вырывались редкими бессвязными всхлипами…

Славен рявкнул на своих урман, и они послушно разошлись. Только тогда он бережно подхватил мое ослабшее тело, осторожно опустил на землю. Сам сел рядом, не притрагиваясь, словно чужой, незнакомый…