Ладьи плывут на север

На другой день поплыли дальше, теперь вверх по Десне-реке. Против течения трудно было грести. Шесть мужиков шестью вёслами управлялись, седьмой — малым рулевым веслом ладью направлял. Шли медленно-медленно. Устали гребцы, хотели к берегу приставать.

А дед сказал:

— Рано ещё. Доберёмся вон до того поворота.

Один юноша совсем притомился. Епифанко перебрался к нему, взял из его рук весло и начал грести.

«Раз!» — все шесть вёсел дружно поднимались. «Два!» — окунались в воду. «Три!» — подгребал Епифанко веслом изо всех сил. Ещё гребок, ещё гребок. Наконец дед направил переднюю ладью к берегу. Причалили. Начали устраиваться на ночлег…

4

— Смотрите, смотрите! — закричал Епифанко.

Он первый углядел, как выплывали из-за крутого дальнего поворота реки одна за другою три длинные, расписанные разноцветными красками ладьи с белыми парусами. На каждой ладье по десять гребцов-молодцов сидело, десятью вёслами размахивало. Посреди последней ладьи алый шатёр высился с флажком наверху.

То ладьи княжеские, — сказал дед. — И, верно, путь держат неблизкий.

А на ладьях, видно, заметили на берегу дымок костра и людей, повернули прямо к ним. Ближе, ближе… Нос каждой ладьи был особо изукрашен. На первой ладье поднималась вырезанная из дерева голова лебедя, на второй ладье — голова змея, а на последней — голова неведомого зверя.

— Дед, а дед? Кто это такой зубастый? — спросил Епифанко.

— То чудище заморское и страшное, из его пасти огонь пыхает, — отвечал дед. — Оно людей пожирает, а зовут его как — не знаю.

Ладьи к берегу причалили. Гребцы и воины на траву выпрыгнули, за ними два важных боярина по сходням ступили. И вдруг мальчик в голубой рубашечке, в пёстрых сапожках из шатра, что на ладье с чудищем, выскочил, на берег выпрыгнул, и ну — скакать! Был мальчик светловолосый, кудрявый, голубоглазый, а ростом чуть повыше Епифанки. Переселенцы на него засмотрелись.

— То, верно, княжеский сынок, — шепнул дед.

А княжич увидел Епифанку, к нему подбежал, за рукав его дёрнул и спросил:

— Откуда вы и куда плывёте?

Епифанко брови нахмурил, потемнел лицом и объяснил княжичу, что отца его половцы убили, покинули они родимую Любечскую деревню и отправились в дальние края Залесские, а где те края — не знают.

Княжич тоже брови нахмурил, потускнели его глаза, и он сказал:

— Вырасту, буду в Переяславле княжить и поведу свою дружину верную в степи, где половцы кочуют. Не дозволю им русскую землю топтать!

Помолчал княжич минуту и снова продолжал:

— Теперь вместе поплывём, — Он указал на высокого рыжего мужика, — Наш проводник дорогу в Залесскую землю, на Клязьму-реку, знает. Дважды этот путь проходил. А мой отец — переяславский князь Всеволод Ярославич. Слышал небось, как он половцев побеждал? Он владеет теми дальними землями Залесскими, а меня послал, чтобы знать — кто там живёт. Зовут меня Владимиром, а тебя как?

— Епифанкой.

— Мы мимо стольного града Киева проплывали, — продолжал Владимир. — Вот где загляденье! По горам стены с башнями, Золотые ворота, храмы каменные и деревянные поднимаются, на них главы, словно серебряные. А терема какие узорчатые! А сколько избушек! Там мой дядя великий князь киевский Изяслав Ярославич живёт. Он меня на пир позвал, угощал мёдом сладким и жареной фазаньей печёнкой. Вот объеденье! — Владимир помолчал немного и вновь заговорил: — Мне с боярами одному скучно. Весь день они спят. Переходи в мой шатёр, будем друг другу сказки сказывать да вместе играть.

Слышал те слова княжича старый его дядька, что приставлен был к нему слугою, и сказал:

— Негоже, княжич, крестьянскому сыну с тобой в одном шатре быть. Путь нам неблизкий. Пойдём вместе. У костров на ночлегах успеете наиграться.

Надул губы Владимир, но смолчал. Отец, провожая его, строго наказывал — слушаться дядьку.

5

И пошли вереницей по Десне-реке шесть ладей: впереди три княжеские, расписные, за ними три крестьянские, тёмные. Миновали, не останавливаясь, славный град Чернигов, шли мимо селений, ночлеги выбирали на островах, где медведей и волков не было, наконец, свернули в малый приток Десны-реки. Шли медленно и трудно. Тяжко доставалось гребцам. Когда кто уставал, того Епифанко сменял, изо всех сил старался грести.

Случалось, переселенцы обгоняли ладьи таких же горемык, как они, а иной раз их обгоняли ладьи. Плыло много русичей — искать новые места для жизни, где ни о каких врагах не слыхать.

А леса по обоим берегам тянулись дремучие: ни селений, ни полей, ни лугов не попадалось. Вековые деревья росли, а под ними лежали гнилые стволы, ветром поваленные. Видели путники, как подходили к берегу зубры, лоси и косули воду пить, а медведи — лапой рыбу ловить.

На стоянках Епифанко рыбу удил. А княжич Владимир был метким стрелком. Каждый вечер он из лука то утку подстреливал, то гуся, а однажды убил лебедя белого.

Жалко стало Епифанке лебедя, вынул он из лебединой груди стрелу, но не посмел укорить княжича.

А тому на стоянках всё хотелось либо охотиться, либо с Епифанкой в догонялки играть. А дед Епифанкин посылал внука за хворостом в лес: надо было поддерживать огонь костров.