Лабиринты судьбы

— Сейчас, ребята, сейчас! — Я суетливо натягивала свои неизменные джинсы и все никак не могла попасть ногой в штанину. Но вдруг вспомнила, что Леша подарил мне роскошный вечерний пеньюар.

Запихнув джинсы в шкаф, я нашла вешалку с пеньюаром, освободила его от пакета, висящего поверх розовой ткани, и быстренько надела на себя.

— Вот так-то лучше, — решила я, бегло оглядев себя в зеркало и поправив растрепавшуюся челку.

Я снова открыла дверь.

— А я уже решил, что нас не впустят, — разулыбался Ник. — Не-ет, Воля, первый раз было гораздо лучше. — Он посмотрел на Лешу, словно ища подтверждения своим словам.

— И так что надо! — ответил Леша, входя в прихожую и украдкой пытаясь заглянуть за портьеры, отделяющие альков от комнаты.

Я усмехнулась.

— Да нет там никого.

— Уже вижу… — Он разулся и еще раз одобрительно посмотрел на меня. — Только этикеточку бы неплохо сорвать. — Или ты его продавать будешь?

Мне стало неудобно. Я вдруг решила, что Леша и впрямь подумает, будто я до сих пор не надевала его подарок исключительно потому, что предполагала продать.

На самом-то деле я просто не понимала, как можно носить подобную роскошь в полном одиночестве. Мне неимоверно было жаль изнашивать такую красивую вещь так бездарно: никто и не увидит, насколько я в ней хороша.

Джинсы — это да! Я с удовольствием вместо своих затрепок носила фирменный «Левис» — удобно, практично и долговечно. В любое время суток, в любой обстановке — и в ПТУ, куда отправил меня Леша доучиваться, и на практике, где я под руководством его личного друга осваивала профессию, и в кино, которое мы все-таки изредка посещали с Антоном, джинсы были незаменимой частью моего гардероба. Беготня по московским метро была бы более утомительной на баб-зиновских шпильках и в вечно мнущихся юбках.

Я вспомнила мать, которая самую старую и изношенную вещь непременно латала, стирала и прятала на специально выделенную полочку в гардеробе, приговаривая при этом: «Ничего, дома сносится. Выкидывать — раскидаешься!»

Так и снашивала дома то, что на людях уже не наденешь, и меня учила тому же.

Это потом уже, не без помощи Леши, я поняла, что все красивое: одежда, обстановка, посуда, вид из окна и многое-многое другое — существует на самом деле не для людей, а для себя.

В прелестном вечернем туалете не очень-то разгонишься закатывать истерику, а в изящную тарелку общепитовские пельмени не плюхнешь и на красивый ковер грязными ботинками не полезешь.

— Сестренка, где у нас фужеры? — спросил Ник, уверенно открывая бар. Прозвенела мелодия, какие раньше звучали из механических шкатулок, и мягкий розоватый отсвет вынырнул из-за отворенной дверцы.

— Ну, а раз знаешь, зачем спрашивать? — Я пошла на кухню и поставила на плиту чайник. То, что Леша не пьет, я уже знала, а, стало быть, бокалы предназначались для Ника.

Только я все не могла сообразить, зачем он каждый раз достает по три бокала на одну свою персону.

— А это чтоб пить было удобней: разливаешь один раз, а пьешь трижды. Потом — по второму кругу.

— Ха, рационалист-изобретатель, — смеялась я.

— А ты думала! Из-за моей головы японцы с американцами чуть войну не начали. Закон Бойля — Мариотта знаешь? Так вот — это я! Или вот еще… Пифагор. Но это так, мелочи. Но атомная бомба — мое ужаснейшее изобретение. Я теперь до скончания века спокойно не усну.

— Бедный твой папа, знал бы он, чем грозит человечеству его естественный порыв к продолжению рода, я думаю, он предпочел бы стать евнухом, — печально вздохнула я.

— Ничего, — тут же нашелся Ник, — зато на детях гениев природа отдыхает. Взять, к примеру, моего сына, он к своим трем годам ничего не успел изобрести. Я вот в его возрасте…

— Ох, болтушка! — по-отечески прервал Ника молчавший все это время Леша.

Минут пятнадцать мы говорили ни о чем. Ник сыпал анекдотами, пил шампанское с шоколадом и ел фрукты. Мы же с Лешей уминали мой любимый «Киевский» торт, прихлебывая ароматный чай, заваренный по особому китайскому рецепту.

Такими тортами в больших круглых коробках часто торговали с рук дородные хохлушки, группками расположившись у автостанции на Щелчке. Раньше мне было не по карману позволить себе такую роскошь — купить «Киевский». Я жевала рогалик, сиротливо примостившись тут же у хлебного лотка, и с завистью провожала взглядом людей, уносивших мое любимое лакомство.

Леша вряд ли мог знать о моих кондитерских привязанностях. Он смотрел на мою худосочную фигуру и сокрушался: «Совсем, наверное, себя диетами замучила». Но как часто он угадывал, выбирая что-либо мне в подарок!

Из десятка пар разнообразных туфель он без раздумий подходил именно к тем, на которые днем ранее я положила глаз. Если во врученном мне свертке была книжка, то непременно та, о которой я мечтала. А если он подносил мне цветы, то, безусловно, мои любимые бордовые, почти черные розы.

— Вкусный торт, — бормотал Леша, похрустывая орешками.

— Очень! — соглашалась я. — Это мой самый любимый торт.

— Там было еще «Птичье молоко», но я почему-то решил, что этот понравится тебе больше.