Лабиринты судьбы

Девочка схватила со стола банан и с визгом помчалась прочь, а карапуз упал и, обиженно вздернув носик, неожиданно заплакал, первую секунду раздумывая, стоит ли это делать.

Он плакал и медленно поднимался с коленок, отряхивая брючки классической тройки. Блейзер с атласными лацканами превратил несмышленыша в прелестного кавалера. Этакого заправского франта. Но его слезы никак не гармонировали с подобным нарядом, и малыш, видимо почувствовав это несоответствие, стал расстегивать пуговки маленькими пухлыми пальчиками.

Пиджачок отлетел в сторону, и безутешный малыш, на которого так никто и не обратил внимания, остался в шелковой жилетке. В комнату вернулась девочка и, подхватив карапуза, понесла его из комнаты, что-то шепча ему на ухо. Тот разулыбался, вытер пальчиком бегущую по щеке слезинку и засучил ножками, изъявляя желание встать на пол и продолжить путь самостоятельно.

— Сергунюшка! — запоздало подошла к нему Софья Людвиговна. — Что ты тут делаешь? Здесь взрослые дяди и тети. Иди, маленький, иди. Наташенька, скажи Марии, что вам уже пора спать.

— Не хочу-у-у! — заверещал Сергуня, отбрыкиваясь уже от рук Софочки.

— Идемте, дети, — чинно произнесла Софья Людвиговна, и маленькая леди, сверкая роскошными оборочками нарядного платья, пошла за хозяйкой, совсем по-взрослому покачивая попкой.

Гости, немного уставшие от танцев, запыхавшиеся и раскрасневшиеся, вернулись на свои места за столом.

— «Ты цыганочку можешь, Василий Иванович?» — спрашивает Петька, — начал рассказывать анекдот один из мужчин. — «Могу». — «А лезгинку?» — «Могу». — «А польку?» — «Могу», — отвечает Василий Иванович. — «А мазурку?..» — «Ну, Петька, — задумался Василий Иванович, — могу, наверное, только я что-то не припомню, что это за национальность такая?»

Подвыпивший народ склоняло к сексуальной теме, и шуточки вскоре приобрели сальный характер.

Я почувствовала, что мне хочется спать, и спросила у Леши, скоро ли мы отсюда уедем.

— Поехали, — моментально согласился Леша, и мы направились к гардеробу.

19

Раздался звонок в дверь. Я, мельком взглянув на циферблат, отметила про себя второй час ночи и тихонечко, не включая свет, пошла к глазку.

Жить одной в квартире было непривычно и немного страшновато. Я старалась не засиживаться допоздна, не гулять по вечернему парку и, максимум к десяти, приняв ванну и попив чаю с терпким липовым медом, забиралась под одеяло, кожей ощущая его пушистую нежность.

В этой квартире все было пушистым: и коврики, и полотенца, и халаты, и вот даже одеяло. Пушистым и светлым.

Когда Леша впервые привел меня сюда, эта маленькая квартирка в районе Сокольников показалась мне сказочным уголком. Мне все не верилось, что это чудо может принадлежать мне. Я разворачивала бордовые корочки своего паспорта и любовно рассматривала штамп прописки.

Москва… Москва? Москва!

Вот, думалось, закрою глаза, постою с минуту, потом открою, и все встанет на свои места. Все будет по-прежнему. Ну не может фортуна преподнести мне такой потрясающий подарок. Словно во сне.

Потом ничего, привыкла. Люди быстро привыкают к хорошему.

Баба Зина, домработница, совмещала обязанности и прачки, и кухарки, и уборщицы. Она была всегда весела и приветлива, ее расторопность и неутомимость поражали меня, но я испытывала некоторую неловкость, глядя на то, как она моет окна, рискуя вывалиться из окна четвертого этажа, как чистит ковры и закладывает в стиральную машину постельное белье.

Однажды я попыталась помочь ей, но она так активно запротестовала, замахала руками и захлопала глазами, что я даже испугалась.

— Ох, лапочка, не нужно! Да я за такие деньги не то что это гнездышко, я бы весь дом вылизала и обстирала.

Она усердно протирала пыль, снимая с полок фарфоровых слоников, любовно оглаживая каждого и ставя на место.

— У меня когда-то были точь-в-точь такие же. Во времена моей молодости слоники были почти в каждой семье. А для меня они — особая память. — Она подняла глаза к небу, сладко вздохнув. — Мне их подарил мой Николушка.

— Муж?

— Нет, к сожалению… Но мог бы им стать. — Она опустилась на краешек дивана. — Если бы я не оказалась такой дурой. — Она еще раз вздохнула. — Знаешь, девочка, это после войны было. Жили мы небогато, но и не бедно. Мой отец был профессором в университете, а Николушка у него учился. Однажды он пришел к нам в дом, а мы как раз обедали. Картошечка с тушонкой, огурчики соленые, чай, сухарики. А он — студент. То-ощий, аки вобла. Но глаза — огонь! Я заглянула в них и вспыхнула… До сих пор тлею. Он тоже посмотрел на меня и задохнулся. То он с отцом так непринужденно разговаривал, так легко, а тут сбился, стал заикаться. Отец видит такое дело, иди, говорит, дочка, к себе, мы побеседуем, а потом я тебя позову, будем вместе обедать.

За обедом Николушка молчал и только краснел все больше. А потом не выдержал, сказал: спасибо, я сыт. Ушел, так и не съев почти ничего.