Лабиринты

После интермедии военной подготовки я провел зиму 1942/43 года, затем и лето в Цюрихе, под предлогом занятий в университете. Отец, в свое время учившийся в Берлине и Марбурге, после чего он завершил курс наук в Берне, принял мою отговорку за чистую монету и отпустил меня в Цюрих. До того я только однажды побывал в этом городе, в 1937-м, когда на велосипеде покатил оттуда в Германию, путешествовать. Теперь я поехал на поезде, моим соседом и попутчиком оказался католический священник, следовавший из Франции с некой церковно-дипломатической миссией, портфель у него был пристегнут цепочкой к запястью. Впервые в жизни я беседовал с католическим священником. По-немецки, с французским акцентом, он говорил бегло. В Цюрихе у него было мало времени, предстояла дальнейшая дорога в Лихтенштейн. Он попросил показать ему цюрихские достопримечательности, я не имел о них представления, однако признаться в своем позорном невежестве постеснялся. Приехав, мы зашагали к центру города. Я, волоча свой чемодан, тащился за священником, а он воображал, что это я его веду. Мы прошли всю Вокзальную улицу, на Парадной площади он залюбовался якобы готическим зданием – модным домом текстильщика Гридера, – я заявил, что это ратуша. Наконец я снова доставил священника на вокзал и, все еще с чемоданом, добрался до университета, спрашивая дорогу у прохожих, и разузнал, где можно снять комнату. В то время было еще легко найти жилье. Я поселился в мансарде, кормиться можно было в столовой при студенческом общежитии. Впоследствии я перебрался на Университетскую улицу, потом, весной, на улицу Свободную. В университет я наведывался лишь изредка. Побывал на нескольких лекциях и семинарских занятиях старика Эрматингера. Скучный он был, сухой, усталый, дочитывал свой последний курс перед пенсией, что уж он там вещал, не помню, возможно, что-нибудь о Грильпарцере[74] или о Геббеле. Только и осталось в памяти, что в аудиторию он являлся в меховой шапке. Иногда я слушал лекции Эмиля Штайгера, в то время приват-доцента; в большом актовом зале он с пасторским пафосом преподносил нам то, что сам же вносил в стихи Гёльдерлина, то есть свои домыслы. Слушателей собиралось внушительное количество. В основном дамы. Еще я вроде бы посетил одну лекцию Гризебаха, философа. Помню сумбурный монолог, который лектор произносил для себя самого. Впрочем, студентом я пробыл лишь несколько недель, а потом меня в университете считай вообще не видели. Я сидел в мансарде, пытался писать комедию – опять и опять начинал, опять и опять ничего не получалось. У меня был студенческий проездной билет, субботы и воскресенья я проводил в поезде: в субботу утром ехал в Берн, обедал, затем возвращался в Цюрих, к ужину снова приезжал в Берн и поздним вечером отбывал в Цюрих. То же по воскресеньям. Родители не обращали на это внимания, привыкнув к тому, что их сын полуночник. А я-то претерпевал железнодорожные мытарства по причине своего вечного безденежья, в Берне на выходных я мог досыта поесть. Моих денег хватало ровно на неделю кормежки в студенческой столовой. Потом я перебивался капустным салатом, который готовил сам и заправлял соусом, и капуста и соус стоили гроши и продавались свободно, не по карточкам. Так прошло два месяца, в моей памяти – долгих, как годы; на темном, причудливом их фоне высвечивается художник Вальтер Ионас – будто во сне, нечетко, таинственно.