Лабиринты

Сверху через грязноватую стеклянную крышу слабо сочится дневной свет, желтоватый, как будто на солнце растаяло кремовое пирожное, холл на самом деле не холл, а вестибюль, вокруг вдоль стен поднимается лестница с массивными деревянными балясинами. Рыжий веснушчатый студент-медик, не здороваясь, проходит мимо слепого домоправителя (допустим, что это домоправитель) и его жены (допустим, что это его жена), поднимается на второй этаж, затем на третий, математик идет следом, со своими пятью розами, которые он несет в вытянутой руке, торжественно, комично, как он сам замечает, пока поднимается наверх. Наверху тоже ужасные цветастые обои, тоже отставшие от стен, опять же увешанных старыми несуразными цветными гравюрами с вечными видами давно застроенного и перестроенного городишка, который когда-то играл преважную роль, величаво вел переговоры с Францией, окрестных крестьян обезглавливал или вешал на елках; и тут тоже полно дверей, сверху хорошо видно, что внизу, в самом центре лестничной клетки, стоит громадный, толстый, вспотевший слепой домоправитель или домовладелец, а может, обитатель пансионата, да поди знай, кто он такой, и прислушивается к происходящему наверху, бессильный, алчный, вожделеющий, – молодой человек это чувствует, даже отвернувшись и не глядя вниз. Его знакомый стучит в какую-то дверь, выходит молодая дама, у нее рыжие волосы и веснушки, как у студента-медика. На плечи наброшен кричаще-красный купальный халат, грудь полуобнажена. Она устраивает сцену студенту-медику, оба орут, осыпают друг друга бранью, в грязно-желтом свете на лестнице они словно покрыты налетом ржавчины, молодому человеку все тут кажется безвкусицей, слишком много красного, как на картинах доморощенного живописца, не скупясь накидавшего краску на холст. Студент-медик бросается наутек, с громким топотом бежит вниз, где-то вдалеке хлопает входная дверь, студент-математик, с букетом роз для свирепого дядюшки, остается наедине с растрепанной молодой дамой. Неуместная сцена, сознает он с неудовольствием, жутким неудовольствием, смущенно прислоняется к перилам, неуверенно припоминает, чтобы отвлечься, теоретические основы математики. И вдруг – его окружают возмущенные обитатели пансиона, они валом валят из всех дверей, суетливо спускаются сверху, должно быть с верхних этажей, и поднимаются снизу, они еле ковыляют, старики и старухи; волна запахов – пота, зубной пасты, зубного полоскания, дешевых духов – накатывает со всех сторон, снизу и сверху, старики замызганные, необихоженные, в домашних или купальных халатах. Они думают, что скандал устроил молодой человек, они уверены, никаких сомнений, тем более что молодая дама молча скрывается в своей комнате, лишь мелькнули ее огненно-рыжие волосы и распахнулся кричаще-красный халат, математик успел увидеть ее голое, покрытое веснушками, непристойное тело, непристойное потому, что студенту все здесь вдруг кажется непристойным, по той причине, конечно, что все теперь и вправду оказывается бессмыслицей, случайностью, импровизацией, конфузом, во всем полнейшая бессвязность, а раз нет связей, значит с математикой к этой ситуации не подступишься, и теоретические основы тут не помогут, это самая что ни на есть скандальная реальность.

Математик безуспешно пытается объяснить, что он здесь случайно; его присутствие здесь безосновательно с точки зрения логики, и само существование математика решительно необъяснимо, а красные розы – это же довод против него, рассказам про день рождения дядюшки никто не верит, дядюшки вообще сомнительны в качестве мотивирующих факторов, и кто это, интересно, покупает в подарок дядюшке розы? – дядюшке покупают сигары или, если он не курит, конфеты, старики любят сладкое.