Лабиринты

Что? Ум? Работа?! Да ты, соколе, работай, хоть надорвись, а если тебе не идет в руку — все равно ничего не будет. А наш Грынец и к работе ленив, и чарки не чурается, а в кармане у него всегда не менее трех рублей бренчит. А зайди в дом, круглый год у него на столе хлеб найдешь. И то же хлеб!! Ни тебе в нем пылинки, ни соринки: из чистой, как золотце, пшеницы! вот тебе! Что касается рублей тех Грынцовых, то правда, люди разное болтают. Кто его знает… может, и правда, что склютавые они, фармазонские.

Смешной вы, панич, говорить с тобой, что с детём. Склют, это такой рубль, который не идет из рук: сколько ни меняй его, он снова к хозяину в карман возвращается. Но об этом когда-нибудь позже расскажу.

Ты вот говоришь, что дракона никто не видел. Да я сам видел и не раз, не два. Сядь ты, соколе, осенью ночью у окна, посмотри вверх, и ручаюсь, что увидишь, как шныряют драконы по небу, только светлые полосы рисуются. Почему весной и летом не летают? Как не летают? Летают. А только не видно, так как редко летают; пусто кругом, что от кого он возьмет весной или летом? А осенью — другое: и самый худший харляк какое-нибудь добро у себя прячет. Разве мало кто своими глазами видел этого Грыневого дракона, как он летел, свистя в воздухе, прямёхонько в его амбар. Карта карте пересказывает, что если желтым светом след светится, то это он золото тащит, а если белым — то серебро. Гринев дракон белёсый, так как серебро носит. Нет, склюты ему не нужны! Он и так богатей. Грынь никавосеньки к себе в амбар не пускает, это потому, что в сусеках у него деньги понасыпаны.

Говоришь, барин, земли у него больше, чем у нас, целая волока неделенная, а мы только по четверти да по шестой имеем. Это не то. Нет, и с волоки богат не будешь, если нет от «того» подмоги. Вон у Матуза, в Новоселках, и земли волока, и семья своя большая, а деньги нет.

Так нет же, не лентяй, не дай Бог! И не пьяница. Ну, бывает, выпьет рюмку на праздник, но нет, не пьяница он. Это, паничек, потому, что у него злыдни завелись. И у нас у всех злыдни в домах водятся. А Грынь вывел их у себя, вырастив дракона.

Почему мы не растим себе драконов? Трудно это. Я сам пробовал, но ничего не вышло.

Как это было? А вот как. На это нужно иметь прежде всего черного петуха. Чтобы вырастить его, я выменял у Цитовича шесть яиц, у него все куры черные. Ой, этот человек «знающий»!.. Посадил я это курицу на яйца, и правда, вылупились два черных петушки. Одного из них, получше, на племя оставил, а другой — Бэрцы на шабаш продал. Шесть лет был, падла, петух как петух, а на седьмой квохтать курицей начал, но ничего. Яичко такое маленькое, как голубиное, снес.

Э, паничек, байки! Я же говорю, что петух снес яйцо, а не курица. Каждый петух на седьмом году жизни яичко сносит, я же сам своими глазами видел: кругленькое, продолговатенькое, шилоносенькое. Совсем на курячье не похожее… Вот тогда это яичко скорее я в мешочек да подвязал себе под мышку. Знал я, что три года его нужно под мышкой носить, и чтобы никто не подсмотрел. Носить очень неудобно, но, это, так себе: ко всему можно привыкнуть. А вот спрятаться от людских глаз, вот что трудно. Соседей я не очень боялся: рубахи не снимал, в баню не ходил. Но как спрятаться от бабы?! А Марыля мая любопытная баба — везде нос свой всунет… Но ничего: поклялся я рубашки не снимать ни днем, ни ночью. Чтобы баба не терлась около меня, я летом спал в сарае на сене, а зимой в амбаре. Так три года я выносил петушиное яичко под мышкой, никому не показавши, ни сам ни разу не взглянув на него. Когда третий год прошел и ничего — дракона не вылупляется, — подумал я, что яйцо — было заморышем, может, надо посмотреть… Но хорошо прислушавшись, слышу — под мышкой что-то тихонько как будто — тук, тук, тук! Ага, думаю, вылупляется мой дракон! Слабенький он, маленький будет, но я его молочком, медком отпою, конечно же, свою худобинку… Да не дал Бог и Венера Пречистая… Святым днем было это. Проходил я мимо жита и, отобедав, шасть в сарай, поспать на праздник. Только это я сомкнул веки, как слышу, идет моя Марыля. Подкатилась ко мне и цап рукой за подмышку.

— Что это, — говорит, — у тебя? — Да дерг к себе мешочек тот, в котором было увязано яичко. Я здесь и вскипел весь от злости. Шутка, сколько лет муки, надежды моей!..

— Да, чтоб ты провалилась! — говорю. Да в хвост ее и в гриву А она отвечает мне!

— Что ты, — говорит, — выродок, без причины бьешься! — Да вцепилась двумя руками мне в загривок. А Марыля мая — баба, что телка. Схватила да в ответ мне тумаки раздает. Здесь я от неожиданности и чтобы вырваться быстро повернулся и слышу — хрусь! — у меня под мышкой. И такой смрад пошел, серою и адом понесло, что у меня аж дух перехватило.

— Марыля! — кричу, — Марыля, лови: дракон вылупился! — А она так задохнулась смрадам тем, что так и покатилась кулём-нырком с сена вниз. Очнулась внизу и зовет:

— Тумаш, жив ли ты? Что это с тобой? То не желудок лопнул?

Я только проклял чертову бабу, и заглянул в мешочек. А оттуда адом несет, и ничего, кроме скорлупок и слизи, нету.