Лабиринт

Высокий и мощный как бык, с лицом, отмеченным шрамами многих военных кампаний. Тяжелое угрюмое лицо казалось еще мрачнее из-за смуглой кожи и черных усов. Волосы, тоже черные от природы, поседели на висках, как у ее отца.

— Удали своих людей, — отрывисто приказал он. — Я хочу говорить наедине, Тренкавель.

— С твоего позволения, государь, я прошу разрешения остаться для моего кастеляна. Я ценю его советы.

Король подумал и кивнул.

— Нет слов, способных выразить нашу благодарность…

Педро не дал виконту договорить.

— Я явился не поддерживать тебя, а помочь тебе увидеть твои заблуждения. Вы сами навлекли на себя беду, отказываясь очистить свои владения от еретиков. У вас было четыре года — четыре года! — но вы ничего не предприняли за это время! Вы позволили катарским епископам открыто проповедовать в ваших городах и селениях. Твои вассалы открыто поддерживают Bons Homes.

— Ни один вассал…

— Ты станешь отрицать, что нападения на монахов и священников оставались безнаказанными? Что служителей церкви оскорбляли? В твоих землях открыто отправляются еретические службы! Твои союзники защищают еретиков. Всем известно, что владетель Фуа оскорбил Святые мощи, отказавшись склониться перед ними, а его сестра столь далеко отклонилась с пути благочестия, что приняла consolament, и граф счел пристойным присутствовать на этой церемонии!

— Я не в ответе за графа Фуа.

— Он твой вассал и союзник, — бросил ему в ответ Педро. — Как ты мог допустить подобное?

Элэйс заметила, как виконт перевел дыхание.

— Государь, ты сам ответил на свой вопрос. Мы живем рядом с теми, кого ты зовешь еретиками. Мы росли вместе с ними, среди них — ближайшие наши родственники. Совершенные ведут добрую и честную жизнь, так же как их все умножающаяся паства. Я так же не в состоянии изгнать их, как не могу воспрепятствовать восходу солнца.

Его слова не тронули Педро.

— Единственная надежда для тебя — примириться со Святой Матерью Церковью. Ты ровня всем северным баронам, которых привел с собой аббат, и они обойдутся с тобой с честью, если ты согласишься загладить свою вину. Если же ты хоть на минуту дашь им основание думать, что разделяешь мысли еретиков, хотя бы сердцем, а не поступками, — они сокрушат вас. — Король вздохнул. — Ты в самом деле веришь, что можешь выстоять, Тренкавель? Вас превосходят стократно!

— У нас достаточно провизии.

— Съестного, да, но не воды. Реку вы потеряли.

Элэйс заметил, какой взгляд бросил ее отец на виконта. Он явно опасался, что тот дрогнет.

— Я не хотел бы отвергать твой совет и лишать себя твоей благосклонности, однако неужели ты не видишь, государь, что им нужны не наши души, а наши земли? Эта война ведется не во славу Господа, а ради утоления людской алчности. Эта армия захватчиков, сир. Если я провинился перед церковью — и тем самым перед тобой, государь, — я готов просить прощения. Но я не давал вассальной клятвы ни графу Неверскому, ни аббату Сито. У них нет ни духовного, ни мирского права на мои земли. Я не отдам свой народ на растерзание французским шакалам по столь низкому обвинению.

Элэйс захлестнула гордость, и по лицу отца она поняла, что и он разделяет ее чувства. Даже король, казалось, дрогнул перед мужеством и стойкостью Тренкавеля.

— Благородные слова, виконт, но слова тебе теперь не помогут. Ради блага твоих людей, которых ты любишь, позволь мне хотя бы передать аббату Сито, что ты выслушаешь его условия.

Тренкавель подошел к окну и выглянул наружу.

— У нас не хватит воды, чтобы снабдить и Шато, и город?

Отец Элэйс покачал головой:

— Не хватит.

— Хорошо. Я выслушаю аббата.

Только руки, белые, как камень подоконника, показывали, чего стоят виконту эти слова.

Тренкавель долго молчал после ухода короля Педро. Он остался стоять, глядя, как солнце покидает небосвод. Только когда были зажжены свечи, он наконец сел. Пеллетье распорядился принести с кухни еды и вина.

Элэйс не смела шевельнуться из страха, что ее обнаружат. У нее затекли руки и ноги, стены словно сдвигались, сжимая ее, но приходилось терпеть. Под занавеской она видела иногда ноги отца, расхаживавшего туда-сюда, и временами слышала тихие голоса.

Педро Арагонский вернулся к ночи. По его лицу Элэйс мгновенно поняла, что переговоры не принесли удачи. Она пала духом. Провалилась последняя возможность вынести трилогию из города до начала серьезной осады.

— Ты принес вести? — спросил виконт Тренкавель, вставая ему навстречу.

— Не те, какие мне хотелось бы принести, виконт, — отозвался король. — Я чувствую себя оскорбленным, даже передавая столь оскорбительные слова.

Он принял поданную ему чашу и одним глотком осушил ее.

— Аббат Сито дозволяет тебе и двенадцати людям по твоему выбору беспрепятственно покинуть город в эту ночь, унося с собой столько, сколько вы в состоянии унести.

Элэйс видела, как сжались в кулаки руки виконта.

— А Каркассона?

— Город со всем и всеми, кто в нем есть, переходит к Воинству. Бароны желают возместить упущенное в Безьере.

Целую минуту после того, как он окончил говорить, длилось молчание.