Лабиринт совести (СИ)

Я вспоминала те каникулы, похожие на бесконечный карнавал из театров, музеев, каруселей, парков, садов... Папа купил мне Юриэльфейна, я каталась на нём целыми днями, сутками.

– А потом опять этот пансион... Сколько раз я пыталась оттуда сбежать, это не перечислить. Меня каждый раз ловили. Когда я попала в Верхний Город, мне казалось, что я в раю, у меня вечные каникулы. Наставница говорила, что строгость пансиона помогает ценить роскошь, в которой мы рождаемся. Типа, если ребёнок живёт в роскоши всю жизнь, то он не знает, как может быть по-другому, и не может поставить себя на место бедных людей, которые на него работают. А я спрашивала, при чём тут женщины? Я общалась с мужчинами, в их учебных заведениях очень даже комфортно. Это они должны знать нищету, потому что это они руководят заводами с рабочими, а не их жёны. Мне говорили, что дело мужчин – зарабатывать деньги, а заботиться о благе простых работников должны жёны, в них это «заложено природой». Если заложено природой, то зачем их держать в тюрьме ещё тринадцать лет? И если это так важно, то почему бы не держать в такой же тюрьме и мужчин тоже? Это раздельное обучение в таких разных условиях становится фундаментом огромной стены непонимания, которая растёт между мужчинами и женщинами, начиная с детства. Женщинам кажется, что мужчины бесчувственные и жестокие, и совершенно не ценят их усилий по созданию красоты и уюта, а мужчины считают женщин плаксивыми и мягкотелыми, и повёрнутыми на роскоши, которой они были всю жизнь лишены и наконец-то дорвались, и никто не учитывает, насколько катастрофически разный их жизненный опыт и воспитание. Когда я задаю вопросы, мне никто не отвечает. Говорят – это традиция, так сложилось. Но это реальность, и это же... вы складываете её, своими руками создавая условия и отдавая в эти условия своих детей. Почему глупость стала нормой?

– Она не стала, она всегда была.

Я посмотрела на Алана, он гладил мою руку, посмотрел мне в глаза и кивнул с невесёлой усмешкой:

– Ты права. Так и есть. Родители не хотят воспитывать своих детей, потому что не умеют и не хотят учиться, поэтому отправляют их туда, где этим будут заниматься другие люди, «профессионалы». А насколько эти профессионалы правы, никого не волнует.

– Где ты учился?

– В Академии Вершин. Но я туда не в детстве попал, как обычные студенты, а тогда, когда её открыли, первую, мне было двадцать три. Я рос с демонской стороны Каста-Приса, во дворце своего отца. Ко мне обращались «властитель», это титул наследника владыки, нас было много, около тридцати, все братья, все властители. Образование было местное – читать-писать, воевать, строить укрепления, командовать отрядами, плюс боевая магия на крови и чужой силе. И мы все командовали и воевали, у меня был свой отряд, я ходил в вылазки с пятнадцати лет, у меня была боевая трансформация, я врагов ел... – Я округлила глаза, он прикусил язык и улыбнулся с невинным видом: – Забудь, что я это сказал. Это из-за твоей силы Вестницы, не смотри на меня, я становлюсь слишком откровенным, – он смущённо рассмеялся и отвёл глаза, я полушутливо уточнила:

– И как? Вкусно, врагов есть?

Он посмотрел на меня таким взглядом, что я вспомнила нашу последнюю пару, на которой «наелась» как раз я, медленно кивнул:

– Обалденно. Тебе бы понравилось.

11-14

– А как ты попал в Академию?

Он отвёл глаза и стал рассказывать таким сухим и равнодушным тоном, что я сразу заподозрила, что тема очень болезненная, но останавливать его не стала, пусть сам останавливается, когда захочет.

– Была атака серьёзная, многие погибли. У отца осталось всего пятеро сыновей, я был самым умным, он решил, что надо меня убрать с передовой и готовить в преемники, а в условиях развивающейся интеграции Грани Ис с остальным Содружеством, было бы неплохо иметь образование, плюс опыт жизни на цивилизованных Гранях. И паспорт. А отрицательным паспорт не давали, так что надо было тёмную сущность усыпить, на тот момент это делали официально, с бумажкой, только в Академии Вершин.

– А храмы?

– В храмах без гарантии, и храмы не имеют юридической силы. Многие выпускники храмов потом поступали на заочку в Академию Вершин и сдавали там экзамены ради бумажки. Мой отец тоже об этом думал, но Академия Вершин идёт четыре года, а в храме можно и десять просидеть промедитировать. К тому же, у нас был в гостях один мастер из храма, отец меня ему показал, мастер сказал, я безнадёжен и он за меня не возьмётся. В Академии Вершин обещали вылечить всех. Обломались.

Я смотрела на него молча, готовясь сменить тему, если он захочет, но он, вроде бы, не хотел. Помолчал, изучая небо, потом посмотрел мне в глаза и усмехнулся:

– Ты же меня видела. Изнутри. Что скажешь?

– Потрясающе здоровая и крепкая тёмная сущность, – честно ответила я, он рассмеялся и изобразил самодовольство:

– Да, я такой. Я был в числе первых выпускников и первых больших обломов, у моей группы был код единица, первый набор и первый выпуск, на нас обкатывали программу, пробовали всё. Со мной ничего не сработало.

– А что пробовали?