Лабиринт розы

Кейт отклоняет голову от пламени свечи, чтобы тень не падала на рукоделье. Пальцы у нее онемели от долгих часов, проведенных за вышиванием, хотя игла проворна по-прежнему — Кейт надеется, что отец еще успеет оценить узор на кошельке, который она мастерит со всей возможной поспешностью. Ни она, ни ее брат Артур вслух не говорят, но оба знают, что отцу недолго осталось жить на свете, как понимают они и то, что его кончина явится для них благом. Этот чудесный, наивный ученый старик, давно разменявший девятый десяток, только недавно стал проявлять признаки рассеянности ума, тревожась о некоторых «недостающих» хозяйственных мелочах. Его взволновала пропажа довольно ценной солонки из позолоченного серебра, куда-то подевались крестильные ложки с фигурками апостолов… У Кейт недоставало духу признаться ему, что Артур вынужден был их продать, чтобы покрыть текущие расходы.

От размышлений Кейт поспешно возвращается к вышивке. Игла так и мелькает в ее пальцах, прокалывая льняную основу и нанося мельчайшие стежки на едва заметные линии рисунка. Ей не терпится закончить хотя бы одну часть и показать отцу: розы, отбрасывающие тень. Замысел она подсмотрела здесь же, в его любимой комнате: над головой у Кейт сплелись резные соцветия, раскрашенные красным и белым. Отец настоял, чтобы она сначала занималась красными розами, ибо время для белых наступит позже, и еще ей непременно нужно отвести на канве место для бледно-серого шелковичного мотылька — одновременно и призрака смерти, и символа трансцендентного состояния, к которому всем нам должно стремиться. «Шей, как научила тебя госпожа Гудвин, аккуратными меленькими стежками»,— наставлял он Кейт. Она не стала спорить, и вот под ее искусными пальцами появляется мотылек — ребус для тончайшего шелка, из коего соткана наша душа,— и темноликий ангел Сатурна, надзирающий за алхимиками. «И смуглая дама»,— шепотом добавляет Кейт.

Отец пытается привстать, и книга падает на пол с его колен. Кейт тут же вспархивает с места и садится рядом, словно пчелка на край цветка.

— Поспите еще, отец…

Она поправляет за его спиной подушечку и заново подтыкает одеяло. От ее внимания не ускользает, что дорогое ее сердцу лицо оттенком можно сравнить с пергаментом. Отцовские глаза глядят прямо на нее, но, кажется, не вполне могут рассмотреть. Кейт вздыхает с облегчением, когда веки вновь смыкаются, а ссохшиеся губы пытаются улыбнуться ей в утешение. Тогда она тихо возвращается в свое кресло, к незаконченному шитью.

— Слова будут подобны числам, Кейт…

От неожиданности она укалывает палец, услышав, как отец говорит с закрытыми глазами.

— Обратный путь ты проделаешь, ступая по тем же следам в лабиринте.

— Да, отец…— Кейт улыбается, не отрывая глаз от работы: отец не будет молчать, пока не придет его смертный час— Вы уже говорили мне: потом надо будет отсчитывать в обратном направлении, от конца «таблицы Юпитера», и начать я должна буду с числа «тринадцать» — со дня вашего рождения.

— Все верно, Кейт. Тебе следует выбрать тринадцатое слово в строке, пусть даже это будет простое «и», а твоя дочь — видит бог, что она у тебя родится,— должна найти свое собственное слово среди строк. Оно на восьмом месте, а слово для ее дочери — на двенадцатом…

— Или, если мне это не удастся — ведь вы знаете, что я уже не надеюсь создать семью в этой жизни,— ваше завещание выполнит моя племянница, ваша внучка Маргарита. Она отыщет для меня нужные строки — так, чтобы на восьмое место выпал Адонис, как вы и просили.

Она глядит на отца поверх шитья, не смея укорять судьбу за то, что обихаживала его все последние годы, как того когда-то пожелала ее мать. Теперь ей двадцать шесть, и Кейт понимает, что надежды на брак у нее почти не осталось.

— Моя Кэтрин, неужели ты не видишь, что творится у тебя под носом? — Голос отца неожиданно наполняется силой и мягким юмором.— За последние три года мастер Сондерс успел сильно влюбиться в тебя. Он честный и добропорядочный человек. Не противься тому, что пойдет тебе на благо, Кейт…

С этими словами отец отворачивается от нее и вновь засыпает.

25 марта 2004 года, Манхэттен

Наконец Люси развернула обертку из бумаги и гофрированного картона, и Саймон с Роландом невольно прервали оживленную беседу. Все трое уставились на прочный пластмассовый контейнер, в котором находилось что-то завернутое в папиросную бумагу. Это оказался изящный предмет ручной вышивки — по виду кошелек-конверт или книжный футляр. Он был сработан из грубой льняной материи, с кистями по углам, и весь расшит цветными шелками с преобладанием красных, золотых и кремово-пергаментных тонов. Кошелек застегивался посередине на крупную продолговатую жемчужину.