Лабиринт Просперо

– Что, проклинать будете? – спросили его.

– За что вас проклинать… – тихо ответил Ванзаров. – Вы исполняли свой долг. Кто же знал, что долг обойдется в цену десятка жизней. Свою в расчет не беру, кому она нужна… Зато этим несчастным, невиновным душам дана редкая возможность насладиться последними часами уходящей жизни… Ну, про себя я не говорю…

Речь была столь проникновенной и жалобной, что старика пробрало не на шутку. Игнатьев вскочил, схватился за волосы, как будто поседевшие, и принялся рвать их.

– Вот тебе, вот тебе, старый дурак! – рычал он.

Ванзарову пришлось упокоить его силой. Глаза нотариуса блестели от слез. Он молитвенно сложил руки.

– Голубчик, Родион Георгиевич, что я могу для вас сделать?

– Что для меня сделать? – спросил Ванзаров трагически. – Наследников у меня нет, да и завещание составить не успел. Родственники как-нибудь разберутся… Мать-старушка поплачет и забудет… А вы живите и помните… Храните свой долг, который дороже жизней…

Игнатьев взвыл и норовил вырвать у себя что-нибудь из головы. Ванзаров держал его руки крепко, сила в них еще была приличная.

– Простите, простите меня… – повторял он торопливо. – Что сделать… Как помочь…

– Помочь нельзя, но исполните просьбу мою последнюю… – проговорил Ванзаров так трогательно, что чуть в самом деле не прослезился.

– Просите что угодно! Все сделаю! Искуплю…

– Мне много не надо в оставшиеся часы… – Ванзаров шмыгнул носом, будто подступали слезы. – Разве удовлетворите любопытство напоследок. Да, знаю, грех, но такова моя последняя воля…

– Конечно, ни в чем отказа не будет…

Нотариус стал мягким и податливым, как воск. То есть был доведен до нужной точки откровенности. Ванзаров попросил подробно рассказать, как мистер Маверик оформил свое завещание.

Игнатьев ничего не скрывал. Маверик пришел в его контору в двадцатых числах декабря под вечер, когда нотариус собрался закрывать контору. Он предъявил американский паспорт, который Игнатьев проверил как мог. Опытному взгляду было ясно: документ настоящий. Клиент отменно говорил по-русски и, не скрываясь, рассказал, что двадцать лет назад уехал в Америку за лучшей долей. Там разбогател. Состояние свое хочет завещать на родине. Российские законы тому не препятствуют.

Игнатьев получил с него полагаемый гербовый сбор и со слов составил завещание, которое было зачитано утром. После чего Маверик выдал ему известную кожаную папку и пять запечатанных конвертов. На конвертах, кроме цифр, не имелось никаких надписей. Маверик попросил поставить на каждом с обратной стороны печать нотариуса. Игнатьеву это труда не составило. После чего началось самое интересное.

Маверик назвал несколько фамилий очень серьезных господ, которые рекомендовали его. Кроме обычных, ему требовались особые услуги. А именно: в нужный день приехать в сестрорецкий «Курорт» и в удовольствии отдыха провести день. Если же на другой день утром мистер Маверик не выйдет к завтраку, затребовать показать его живым или мертвым. Вероятнее всего, он будет уже мертв. Тогда по одному зачитать конверты, руководствуясь его волей, изложенной в них. Главное, что нотариусу категорически запрещалось любым образом показывать, что он знаком с Мавериком.

С такими услугами Игнатьев сталкивался впервые. Впрочем, ничего противозаконного в них не было. Выполнение их никакого вреда его репутации нанести не могло. А сумма, предложенная за путешествие, была столь внушительна, что и мертвого подняла бы с места. Мистер Маверик пожал нотариусу руку и отбыл. После чего Игнатьев увидел его в вагоне пригородного поезда.

– Упомянули пять конвертов, – напомнил Ванзаров, забыв о последних часах жизни.

– Именно так и было, – подтвердил Игнатьев.

– В папке оказалось только четыре…

– Сам удивляюсь. Он же сам их вложил и закрыл папку. Я только печать поставил.

– Не стоит и говорить, что конверт на ковер не падал…

Игнатьев подтвердил: говорить такое не стоит.

– Как он выглядел? – спросил Ванзаров.

– Так вот и выглядел: шуба эта роскошная, костюм французский, заколка брильянтовая, франт, одним словом. Да, еще шляпу не снимал…

– Какую шляпу?

– Этакая белая, с ремешком, широкополая… – Игнатьев показал обширный круг над головой. – Говорит, в Америке так все ходят, причем нигде не снимают, он привык. Ужасные нравы. Дикий народ…

– Сидел он к вам бочком потому, что шубу тоже не снял, а в кресло не помещался.

– Так и было, – согласился нотариус. – Манеры у него еще те, доложу я вам. Хотя о покойных и не принято дурно…

– Все посматривал, как вы пишете… – Ванзаров сильно нагнулся вперед.

– Недоверчивый господин этот американец. Пришел по рекомендации, а за каждой буквой следил…

– Голос у него сильный…

– Да уж, все вкрадчиво говорил – так, будто боялся, что подслушают…

– Что ж, Владимир Петрович, любопытство мое насыщено, – сказал Ванзаров, вставая.

– Куда же вы теперь, голубчик мой? – В глазах Игнатьева опять стояли слезы.

– Пойду попрощаюсь с белым светом. Точнее, уже не совсем белым. Снегом, облаками, заливом… Не поминайте лихом…