Лабиринт Просперо

Пока же я воспользовался маленькой оплошностью этого Ван Зарова. Как вы помните, этот цепной пес не отходил от номера мистера Маверика всю ночь. Кажется, я писал вам об этом. После завтрака, когда все господа остались проводить время в курзале, я постарался незаметно скрыться. Это вполне мне удалось. Я быстро дошел до пансиона, благо долго ходить в моих ботинках по снегу все же утомительно. В пансионе было пусто. Был большой соблазн заглянуть в комнату Веронина. Как вы помните, замки для меня не являются препятствием. Однако что-то подсказывало мне, что для такого решительного шага еще не пришло время. И я поднялся к себе в бельэтаж. Каково же было мое удивление, когда я нашел номер Маверика открытым и без охраны. Такого шанса нельзя было упускать.

Я вошел, как тень, и, стараясь ничего не трогать, изучил все, что там находилось. Чтобы не утомлять вас, дорогая Агата, лишними деталями, скажу лишь, что мистер Маверик по-настоящему богат. Мне кажется, ему не составило труда проиграть сумму вдвое большую. Это открытие стало для меня неприятным сюрпризом. Оно полностью нарушило мою стройную версию, в успехе которой я не сомневался. Теперь все становится несколько сложнее и запутанней. Пока не могу вдаваться в детали, они еще не вполне оформились в моем сознании. Могу лишь сказать, что некоторые улики, обнаруженные мною в комнате, могут свидетельствовать, что афера выходит далеко за пределы продажи одной украденной вещи. Тут происходит что-то такое, чему пока я не могу найти объяснение. Все, что казалось мне однозначно простым, теперь заставляет смотреть на себя совсем под другим углом.

Быть может, мое частное задание выльется в расследование, которое получит европейскую огласку. Конечно, вы уже будете это знать теперь, когда держите в руках эти мои записки. Передо мной же пока стена тьмы. И, судя по часам, мне надо чрезвычайно поспешить. На этом пока заканчиваю. Простите, дорогая Агата, мою…

40

Шторы подняли. В открытые окна лился солнечный свет празднично и весело. Поле карточного боя обрело мирный вид. Теперь гостиная казалось скучным и тихим уголком, про который и подумать нельзя: здесь спустили целое состояние. Господа расселись широким полукругом. Стулья, вынесенные для турнира, доктор предусмотрительно вернул обратно. Стол под зеленым сукном не трогали. За ним возвышался, на сколько хватило негероического роста, нотариус. В руке он держал часы, золотая цепочка от них убегала в кармашек его жилетки. Игнатьев был строг до невозможности. Никто не посмел ему мешать следить за бегом секундной стрелки.

– Время вышло! – Крышка часов захлопнулась, нотариус обратился к Могилевскому: – Прошу сообщить, где сейчас находится мистер Маверик и в каком состоянии пребывает.

– Я уже сказал: он болеет, к нему нельзя, – ответил доктор, попавший в безвыходное положение. Врать он больше не мог, а Ванзаров, как нарочно, не реагировал на знаки и принципиально не смотрел в его сторону.

– В таком случае я вынужден объявить его мертвым…

Пролетел шорох, который бывает в театре, когда зал переживает внезапное обстоятельство в пьесе: то Отелло душит Дездемону, то Джульетта травит себя ядом.

Но Игнатьев не закончил.

– Предупреждаю вас, господин Могилевский, о неотвратимой ответственности как лица, наделенного полномочиями.

– Да что ж такое-то! – простонал доктор.

– У меня имеются точные указания, как следует поступить в случае смерти моего доверителя. Если мистер Маверик жив, но вы это скрываете, а я разглашу содержание послания, исходя из условий моего доверителя, которое обязан огласить только по его кончине, вас привлекут за разглашение тайны наследования. Свидетели – все присутствующие. Вам достаточно ясна ответственность, которая лежит на вас?

Могилевский в немом отчаянии искал ответа у Ванзарова. Тот, как нарочно, изучал снега за окном.

– Повторяю последний раз: вам понятна ваша ответственность?

– Понятна, – проговорил доктор, смирившись с участью.

– В таком случае подтвердите при свидетелях, что мистер Маверик мертв…

– Да, он умер сегодня ночью…

Веронин неподвижно смотрел в одну точку. Лилия Карловна вцепилась в локоть Дарьи Семеновны так, что племянница морщилась от боли. У Навлоцкого отвисла челюсть. Меркумов следил с неотрывным интересом, как за великолепным спектаклем. Быть может, в голове у него рождалась пьеса для бенефиса. Супруги Стрепетовы обменялись многозначительными взглядами. Камердинер Лотошкин, который тоже был позван, не выказал ни большой печали, ни радости, ему, кажется, было все едино: что тот хозяин, что этот, какая разница. Не меньшее равнодушие демонстрировал месье бельгиец, хоть глазки его отчаянно бегали, наблюдая сразу за всеми. Зато Францевич не был готов к известию, как ни старался, но скрыть растерянность ему не удалось. Только Марго оставалась загадкой. Ванзаров не мог надежно понять, что творится в ее душе. Или не захотел.

– Благодарю вас, – сказал Игнатьев. – В таком случае я обязан исполнить волю моего доверителя.