Лабиринт Медузы

Она поблагодарила. Даже вежливо улыбнулась в пустоту. Она очень воспитанная девочка для порки. Очень воспитанная и, если верить господину Серебряному, очень обеспеченная. Жизнь удалась! Вот только почему-то хочется плакать.

– Ты можешь идти, Ника, – сказала молчавшая все это время Агата.

– Я провожу. – Ее локтя снова коснулись пахнущие табаком и морским бризом пальцы.

– Иван, вы нужны мне здесь. Девочка справится. – Голос Агаты теперь снова звучал откуда-то со стороны. – Ты ведь справишься, Ника?

Конечно, она справится. Она и не с таким справлялась.

– Да. – Она снова улыбнулась вежливой механической улыбкой.

– И не забудь, я хочу тебя видеть сегодня в обед. – От нее не ждали ни ответа, ни согласия, ее отсылали и делали это с равнодушной бесцеремонностью. Так даже лучше. Всегда хорошо, когда знаешь правила игры.

Агата снова заговорила, когда Ника была уже у двери, и медальон на ее груди тревожно вибрировал, предупреждая о преграде.

– С Ариадной все в порядке? Больше никаких сбоев?

– Спасибо, с Ариадной все хорошо.

– Надеюсь, скоро она тебе не понадобится.

Это прозвучало почти как благословение. Это примирило Нику и с холодностью, и с равнодушием Агаты.

– Я тоже на это очень надеюсь, – сказала и торопливо нашарила ручку двери.

С той стороны ее никто не ждал. Тереза не была такой же доброй, как Артем Игнатьевич. Она ушла по своим неотложным делам и оставила Нику одну в незнакомом месте.

Нет, не одну! У нее есть Ариадна. И прямо сейчас Ариадна прокладывает для нее безопасный фарватер между скалами и подводными рифами виллы «Медуза». Нужно лишь сосредоточиться и слушать голос в наушнике. Неподвижные препятствия. Движущиеся объекты. Одушевленные и неодушевленные. Ни одного больше двух метров, ни один не использует траекторию в виде синусоиды. Все хорошо, все нормально. Не нужно ничего бояться.

Она и не боялась. Почти… И вперед шла с гордо поднятой головой. Не шла, а вышагивала. Всем врагам назло. Всем невидимым врагам назло. Несколько раз ей попадались «движущиеся одушевленные объекты», которых Ариадна классифицировала как персонал. Один раз с ней даже заговорили. Голос был женский, вежливый и чуть удивленный. Эта женщина тоже была из персонала. От нее вкусно пахло выпечкой, наверное, она работала на кухне вместе с Рафиком Давидовичем. Наверное, она знала про Никину слепоту, потому что поинтересовалась, не нужна ли ей помощь. Соблазн был велик, но Ника устояла, лишь уточнила, в какой стороне гостевые комнаты. Оказалось, что идет она верной дорогой. Еще метров двадцать-тридцать по наружной галерее, а дальше будет поворот направо. Свернуть, подняться по лестнице на второй этаж и – вуаля! Она так обрадовалась близкой победе, что потеряла бдительность. Они обе с Ариадной потеряли. А может, в памяти Ариадны просто не значились ступеньки… Две несчастные ступеньки, ведущие вниз. Их ничтожности хватило, чтобы сбить Нику не только с маршрута, но и с ног.

Падать было сначала страшно, а через мгновение больно. Но испугалась Ника не за себя, а за Ариадну, первым делом схватилась за медальон, проверяя, цел ли он, и только потом схватилась за разбитую коленку. Похоже, коленке досталось сильнее, чем медальону. Больно и обидно было до слез. А Ариадна уже мурлыкнула в наушнике:

– Олег Троекуров, гость. Вадим Лазицкий, гость. Расстояние до объектов три метра.

Объекты были близко. Так близко, что если бы захотели протянуть руку, то дотронулись бы до Никиного плеча. Но они не захотели.

– Ой, снова навернулась, – сказал тот, кого Ариадна назвала Троекуровым. – Что ж ты такая неловкая-то? Откуда вас таких вообще вытаскивают?

Она бы ответила откуда. Если бы не было так больно. И если бы не слезы. Ничего, она еще ответит. Придет в себя и скажет что-нибудь язвительное. А пока нужно просто переждать. Эти двое уйдут, и они с Ариадной снова отправятся в путь.

– Ну, чего расселась, тупая корова? Не видишь, мы хотим пройти?!

Троекуров приблизился, и тот, второй, приблизился тоже. А Ника обиделась. Вот на эту «корову» и обиделась. Потому что никакая она не корова. И размеры на ярлычках ее новых вещей это подтверждают. Но для Троекурова это не аргумент. Не будет она тупой коровой, так будет слепой курицей…

– Ой, забыл! Ты ж и в самом деле не видишь. – И еще один шаг ей навстречу, и на затылок ложится ладонь. Пальцы скользят медленно, даже ласково, а потом больно впиваются в волосы, тянут вверх.

– Олег, ты что?.. – Это Вадим. Он растерян и, кажется, смущен, но не настолько, чтобы заступиться или просто помочь.

– Я ничего, Вадик! Я расчищаю нам с тобой дорогу. Тебе разве нравится, когда тебе под ноги падает всякая шваль?..

Никто – даже мама! – не называл ее швалью. Маме удавалось обходиться другими, не менее обидными, но менее оскорбительными словами. Никто не дергал ее за волосы и не волок волоком по каменным плитам пола. Никто не причинял ей боли так сознательно и так методично!