Лабиринт Данимиры

— И венца этого ужасного нет?

— И венца безбрачия тоже нет. Да я бы и раньше заметила — и венец, и сглаз, и порчу…  Ничего чужого на тебе нет.

— Но ведь что-то должно быть…  Слушай, а что-нибудь такое…  более серьёзное…  заговорённая кровь, например? Порча ауры? Или родовое проклятие? Что-то более тяжёлое, чем порча? Ты на такое проверяла?

Тут Снежинка замялась.

— Есть такие проклятия, которые так просто не распознать. А я ещё только учусь. И потом, если проклятие родовое, то оно чужой магией не выглядит — оно же своё, родное. Я могу проконсультироваться по Катнету, но мне кажется, тебе надо поговорить с родителями. Я один раз случайно услышала, что Андрей Сергеевич и Илария Александровна хотели рассказать тебе что-то важное, но только после твоего восемнадцатилетия. Подробностей я не запомнила — маленькая тогда ещё была. Может быть то, что они хотят сообщить, имеет отношение к твоему вопросу…  А что случилось? На тебе чужой запах, кстати, очень странный…

Мне снова стало больно.

— Не спрашивай меня ни о чём, Снежа. Я сейчас не могу об этом рассказывать.

После этого случая я не виделась ни с Мартином, ни с его подругами. До дня рождения оставалось около двух недель. Из-за последнего экзамена я должна была задержаться в Петербурге, но через пару дней уже могла бы уехать в Оленегорск. Оттуда я планировала отправиться в Екатеринбург, и уже заказала билеты — и на поезд, и на самолёт.

— Давай я сначала с родителями поговорю, тогда наверняка всё прояснится. А пока я лучше про экзамены подумаю.

Смирение, думала я, стиснув зубы. Из всех искусств наиважнейшим для нас сейчас является искусство быть смирным.

* * *

День своего рождения я собиралась по-тихому провести дома. Если честно, то желания отмечать этот день не было вообще, но накануне Снежинка рассказала, что Лёва передал ей по Катнету стихи, написанные в честь моего восемнадцатилетия.

Я прониклась и затрепетала.

Было решено устроить скромную пирушку, во время которой Снежинка зачитает Лёвино творение, а я за это угощу её запретными плодами — рыбными консервами и каплей валериановой настойки в блюдечке с водой.

Да, вредно.

Да, нельзя.

Но, как известно, если нельзя, но очень хочется, то можно. Бедная Снежка, должно быть, сильно устала от нерадостной весны, от невесёлой хозяйки, от одиночества, на которое я её обрекла, заблудившись в собственных переживаниях. Настало время исправлять ситуацию. Моего фамильяра надо было срочно приголубить и побаловать. Я пообещала Снежке, что этим вечером мы позволим себе больше, чем обычно.

— Мняум, шпроты! — облизываясь в предвкушении, простонала Снежинка, и адское пламя полыхнуло в её оранжевых глазах.

— М-м-м, розовое шампанское! — облизнулась в свою очередь я, и возможно, в моих глазах тоже что-то полыхнуло.

— Только чуть-чуть, в честь праздника, — смущённо пообещали мы друг другу.

Обрадованная кошечка снова начала гонять по углам тряпичную мышь, а я пошла искать в Интернете инструкцию по открыванию бутылок с шипучкой. Я как-то слышала страшную историю про бешеную пробку, которая одним выстрелом разбила люстру и поставила невесте огроменный фингал под глазом — не помню уж в каком порядке.

За вином и шпротами я решила съездить на Невский, в знаменитый «Елисеевский».

Пусть не будет гостей, не будет комплиментов и горы подарков, но можно же просто сделать этот день красивым.

Где-то в шкафу была припрятана новая, ни разу не стеленная льняная скатерть, украшенная роскошной широкой каймой с ирисами из «ришелье», в буфете скучал набор тарелок и бокалов из цветного стекла. У пригородных бабусь, торговавших у метро, можно было купить букет махровых пионов или изящных космей, а в магазине подарков на соседней с домом улочке продавались яркие ароматические свечи и прочие необходимые украшательства.

Да, день рождения решительно начинал мне нравиться.

В автобусе, идущем на Невский проспект, я встала у окна на задней площадке и повернулась к салону спиной. Из-под автобуса выбегала и уносилась вдаль гипнотическая серая лента, я рассеянно следила за её бегом и пыталась представить, что же там такое мог сочинить Левиафан. «Торжественная ода девице Данимире, написанная ко дню её совершеннолетия, каковое вряд ли прибавит ей ума и хороших манер». «Одна девица честных правил…»

Хорошо, что никто не видел моего лица — от воображаемых версий рот сам по себе расползался в широкой улыбке.