Лабиринт

Едва Франсуа ушел, как Элэйс свернулась клубочком посреди отцовской кровати. Ее заново настигла боль одиночества. И Гильом уехал! Она пыталась нарисовать в памяти лицо мужа, его глаза, линию подбородка, но картина расплывалась, исчезала. Элэйс понимала: ей мешает обида. Снова и снова она напоминала себе, что Гильом всего лишь выполняет свой рыцарский долг. Он не сделал ничего дурного. Напротив, поступил вполне достойно. Перед столь важным предприятием долг велит думать о сюзерене, а не о жене. Но сколько ни уговаривала себя Элэйс, голос обиды не смолкал у нее в голове. Разум ничего не мог поделать с чувствами. Гильом подвел ее как раз тогда, когда ей так нужна была его защита. Это было несправедливо, но она винила мужа.

Если бы он на рассвете заметил, что ее нет, нападавших могли успеть задержать.

И отец не уехал бы в обиде на нее.

ГЛАВА 20

На заброшенной ферме под Аньяном, на плодородном участке равнины к западу от Монпелье собрались вместе с пожилым Совершенным восемь добрых христиан. Они забились в угол, завешенный старой упряжью для волов и мулов.

Один из мужчин был тяжело ранен. На месте лица виднелись кости, чуть прикрытые клочьями серой и розовой плоти. Удар, раздробивший и скулу, выбил глаз из глазницы. Вокруг зияющей дыры запеклась кровь. Остальные отказались бросить друга, когда дом, где они собрались на моление, был окружен отколовшимся от основного войска отрядом французских солдат, и унесли его с собой.

Однако раненый замедлял их бегство и сводил на нет преимущество, которое давало им знание местности. Весь этот день крестоносцы травили их, как диких зверей, и с наступлением темноты загнали в ловушку. Катары слышали перекличку солдат во дворе и треск разгорающегося хвороста. Там складывали костер.

Совершенный понимал — это конец. От этих людей, подстрекаемых ненавистью, жадностью и невежеством, нечего ждать пощады. Никогда еще в христианских землях не бесчинствовали подобные полчища. Совершенный не поверил бы рассказам, если бы не видел собственными глазами. Он долго продвигался к югу рядом с ними, держась в стороне от Воинства. Видел он и большие баржи, сплавлявшиеся вниз по Роне и груженные не только припасами и вооружением, но окованными железом сундуками, в коих заключались святые реликвии для благословения похода. Над Воинством стояло огромное облако пыли, вздымаемой тысячами ног и копыт.

Горожане и селяне запирали ворота и выглядывали из-за частоколов, моля Господа, чтобы Воинство прошло мимо. Все больше рассказов о насилиях и жестокости крестоносцев расходилось по стране. Горели крестьянские дома, хозяева которых были виновны только в том, что не позволили солдатне разорять свою землю. Верующие катары, объявленные еретиками, были сожжены на костре в Пиларке. В Монтелимаре вся еврейская община, включая женщин и детей, была предана мечу, и окровавленные головы выставлены на шестах над городской стеной на корм стервятникам.

В Шато Сен-Поль де Круа банда гасконских пехотинцев распяла захваченного ими Совершенного. Они соорудили крест из двух связанных веревками жердей и прибили несчастного за руки гвоздями. Катар, несмотря на мучения, упорно не желал отречься и хулить свою веру, и солдаты, наскучив пыткой, вспороли ему живот и оставили гнить.

Эти и другие подобные варварские деяния либо отрицались аббатом Сито и французскими баронами, либо списывались на бесчинства отдельных выродков. Но скорчившийся в темном углу Совершенный знал, что слово начальников, священников и папских легатов — пустой звук для собравшейся за стеной солдатни. Жажда крови заставила этих людей загнать их сюда, на этот клочок созданного дьяволом земного мира.

Он узнавал в них Зло.

Единственное, что он мог сделать, это попытаться спасти души своих верующих, отслужив consolament, [52]чтобы те смогли узреть лик Господа. Переход из этого мира в следующий будет для них мучителен.

Раненый до сих пор был в сознании. Он изредка постанывал, но все тише, и кожа его покрылась сероватой предсмертной бледностью. Возложив руки на лоб умирающего, Совершенный произвел обряд крещения утешением. Уцелевшие верующие встали в круг, сцепив руки, и начали молиться:

«Святой Отец, справедливый Господь добрых душ, Ты, не знающий заблуждений, лжи и сомнений, даруй нам знание…»

Солдаты уже ломали дверь, хохоча и выкрикивая издевательства. Младшая из женщин — ей было не больше пятнадцати — плакала. Слезы тихо, безнадежно катились по щекам.

«Даруй нам знание того, что Тебе ведомо, любовь к тому, что Ты любишь, ибо мы не от мира сего, и мир сей не от нас, и страшимся мы встретить смерть в царстве бога чуждого».

Совершенный возвысил голос, когда балка, служившая засовом на двери, раскололась надвое. Щепки дерева, острые, как стрелы, разлетелись по амбару, а следом ворвались солдаты. Освещенные ржавыми отблесками пылающего во дворе костра, они мало напоминали людей. В их глазах плясали отблески пламени. Катар насчитал десять мужчин, вооруженных мечами.