Лабиринт

— Я почем знаю, — огрызнулся Колюня, — я сплю… Значит, ты пока отцом не станешь? — подначила Колюню Вика. — Тебе, выходит, от ворот — поворот? Право первой ночи у барина, так, что ли? — не стесняясь при, надрывалась, сыпала соль на живую рану Вика, — Учти, недоумок, по дружбе тебя предупреждаю: Дикарь трахнется, а отвечать будешь ты. Говори, где они? Молчишь, как партизан под пыткой, а они на тебя начхали. Проспишься, раскинь мозгами, где твоя выгода? Не скажешь, где они кантуются, никто тебе не поможет, даже Рембо. Я предупредила… — Вика в сердцах шваркнула трубку на ее законное место, и тут же, словно от ее падения на рычаг, тренькнул, задребезжал резкий звонок. Вика сама его спровоцировала, но все равно вздрогнула.

— Возьми трубку, — приказала она матери. — Это твой муж.

Мать, напрочь огорошенная, с изумлением и опаской, но всё же подчинилась велению дочки.

— Витя, ты приехал? Ты с вокзала! — воскликнула она, всколыхнувшись, и Вике стало муторно от ее глуповатой, застенчивой улыбки, солнечным лучиком блеснув на потухшем лице.

Отец, привыкший к незатейливости ума своей жены, тут же учинил ей дотошный допрос, исподволь проверил полученные им тревожные сведения, и мама кротко отвечала ему, всякий раз помогая кивком головы каждому своему «спасибо, все хорошо», «спасибо, здоровы», «спасибо, все в порядке». Но отцу понадобилось самолично убедиться в благополучии обожаемой им дочери. Ему, лжецу и притворщику, не верилось, что нашелся кто более изворотливый, кто обвел его вокруг пальца, подвёл под монастырь. Он наверняка объединил этот звонок с тем, что вывел его из подполья на работе, и не на шутку встревожился — кто-то под него копает! Не дочка же?! А может, отец просто соскучился? Выпытал у простодушной матери, что Вика дома и не спит, и у него от души отлегло, захотелось обласкать слух родным голоском, убедиться, что он такой же радостный, как и у ее мамы.

— Але-о-о, — игриво обронила Вика. — Привет! Конечно, дома, ты что, папик? Сейчас уже первый час… Не сплю почему? С мамой беседую… О жизни… Будешь искать такси?.. Ждем.

Сняв наскоро приклеенную добродушную улыбочку, без малейшего раскаяния Вика перевела взгляд на потерпевшую крушение мать и спросила победоносно:

— Ну как? Помогла я кому-нибудь своими догадками? Теперь-то, надеюсь, ты поняла, что твой муж никуда не уезжал. Все это время он наслаждался любовью через квартал от собственного дома. Его очередная любовница на этот раз всего-навсего мать того парнишки, с которым до сих пор спала в ваше отсутствие. А теперь мой миленький парнишечка совращает других девочек. И этой весёленькой ночкой он насилует кого-то из тех двоих, а может, и сразу обеих, которых ищет Светлана. Где он это делает? Мне пока неведомо. Не колется дружок его Пупонин. А папик наш молоток! За меня взволновался. Клюнул на мою наживку. Ты удовлетворена правдой?

— Я тебе не верю, я не верю тебе! — в слезах, одними губами прокричала мама, и лицо ее исказилось от страдания.

Как старушечка, не разгибая спины, вышла она из комнаты, и Вика услышала, как мама включила душ, встала под струю воды, испытывая, видно, потребность смыть с себя грязь, которой ее обливали этой бессонной ночью…

Вика и сама с радостью очистилась бы от скверны, отмылась от грехов своих и чужих, если бы поверила, что это возможно. Но она ни во что не верила, никого не любила и в свои четырнадцать лет ни на что хорошее, доброе уже не надеялась…

Отец долго не появлялся, и Вика терялась в догадках, где он. Не может найти такси? Или, успокоившись, задержался на часок-другой в объятиях потаскухи? Или шагает по ночному городу, пытается привести свои мысли в порядок? Не так просто ему будет выпутаться из расставленных ею силков.

Вслушиваясь в вязкую ночную темноту, Вика не улавливала даже малого шороха, будто, кроме нее, в квартире никого не было. Что с матерью? Может, она от «сильных чувств», как старая графиня из «Пиковой дамы», «покатилась навзничь и осталась недвижима»? Вика поежилась от постигнувшей ее врасплох мысли и без промедления отклонила ее. Мама не способна на сильные чувства и крайние поступки. Она не посмеет умереть даже под дулом наставленного на нее пистолета, если не убедится, что они с отцом без нее обойдутся…

Графиня всю жизнь печалилась только о себе, себя ублажала с мудреным Ришелье, таинственным Сен-Жерменом и боявшимся ее мужем и умерла, как жила, от страсти буйной, от гнева или страха, оберегая чудесным образом добытую тайну. А у ее мамы какие тайны? Какие страсти? Она живет будто во сне, не для себя, для них с отцом, и, сколько горькой отравы ни влей в нее, она не отравится. Обожжется, но не сгорит, ради них будет тлеть, теплиться, как свеча на ветру, в этом — оберегаемая ею ее тайна.

Вика все же поднялась, на цыпочках подкралась к плотно притворенной двери в спальню родителей, но там было мертвенно тихо. Вика постояла в нерешительности. И вдруг ее уха коснулся едва различимый шелест, будто кто-то осторожно шевелил бумажку или газету…