Лабиринт №7

– Отвернись! – она еще пыталась сопротивляться, но как-то вяло. Не обращая внимания на ее увертки и следы ногтей на собственной коже, Сергей ободрал с гостьи все, что смог, то есть – все и запихал под душ.

– Мойся теперь! И давай ключ. Эту одежду трогать нельзя. – Девушка только мычала в ответ и растирала себя мочалкой.

– Что теперь со мной будет? – пробормотала она совсем беспомощно.

– Все будет хорошо! – Сергей постарался добавить уверенности в голосе.

Он принес ей халат и она, одеваясь, рассматривала его то ли презрительно, то ли подобострастно. Сказала:

– Теперь я могу спокойно отправиться домой. Ты меня доконал! – и удалилась в свою квартиру.

«Если «Полянин» коснулся ее кожи, хорошего не будет – это точно… – подумал Сергей и икнул, должно быть, от сожаления. – Где есть яд, – попробовал он успокоить себя, – есть и противоядие». Но оно оставалось в том – другом мире, откуда он так недавно спасался бегством. И времени в обрез. А дальше, как пишут в умных книгах: «необратимые последствия». Он торопливо оделся и направился к станции метро.

– Выход из вагонов на станции «Фрунзенская» закрыт по техническим причинам, – известила электричка, закрыв двери. – Следующая станция: «Новый быт».

«Куда меня теперь?» – затосковал пассажир, но вышел на следующей остановке. Попробовал вернуться. «Фрунзенская» по-прежнему не принимала, и он поднялся на улицу – подкрепиться и убить время. Перед ним лежал очередной призрак города, который он некогда любил.

Сергей сидел в маленьком ресторанчике, допивал свой кофе и рассматривал девушку, которая расположилась напротив. Она ковыряла ложечкой яблочный штрудель и весело болтала по телефону, то и дело оглядываясь по сторонам.

От духоты, шума и мельтешения людей вокруг или от усталости и затяжного психоза, но зрение Сергея начало туманиться и смещаться. Время в его глазах поблекло и съежилось как лоскут шагреневой кожи. И он увидел, что эта самая девушка уже не девушка, а дама – жена полковника и мать двоих дочерей. И она страдает от болей в пояснице и приближения месячных; переездов из города в город и общей неустроенности; от любви к молодому капитану, который захаживает к ее старшей дочери и оттого, что парализованная мать уже третий год лежит дома и никак не отдаст Богу душу.

Он смотрел на нее и знал, что парализованная старуха умрет через месяц, но это никому не принесет облегчения, потому что капитан никогда не женится на старшей дочери, а сразу исчезнет, как только узнает, что та беременна и решила оставить ребенка. А женщина от обиды то ли за дочь, то ли за себя получит сердечный приступ, от которого и умрет, потому что «скорая» попадет в ужасную пробку (по случаю приезда очередного иностранного гостя) и опоздает минут на десять. Доктора приедут и устало констатируют смерть, и будут рады, что не надо возиться с еще одним отходящим телом. А муж ее – полковник, схоронив жену, выйдет в отставку и отыщет утешение уже в том, что появится внук, и будет, кого нянчить на старости лет.

Он знал это уже теперь – заранее – ясно и отчетливо.

– Что я сейчас делаю? Создаю реальность, которая мне удобна, потому что я готов ее понять. И потому принять. Я не хочу! – всхлипнул Сергей и взял одну из разложенных на столе газет.

Экономические хроники свидетельствовали о стабилизации общественной жизни, снижении роста инфляции и наращивании инвестиционной привлекательности государства. Но, читая газету, он уже видел, как эпоха стабильности через пару десятков лет выливается в эпоху стагнации, а наплыв эмигрантов из малоразвитых стран провоцирует рост национализма. Разразившийся к тому времени энергетический кризис переводит мировую политику в состояние жестких мер и порождает в стране революционный взрыв, который только и возможен в этом аморфном государстве. В результате группа энергичных политиков, действуя по принципу: «Обещайте, обещайте, обещайте», приводит к власти харизматическую личность и формирует диктатуру – самую жестокую из всех, что когда-либо были в этом мире.

– То же мне Нострадамус.... То же мне Нострадамус. – Бубнил он, перелистывая страницы газеты. И уже видел не только будущего диктатора, даже то, что сейчас он был всего лишь посредственным учеником старших классов одной из городских школ.

– Как Вы относитесь к Достоевскому? – обратился Сергей к мужчине с журналом за соседним столиком.

– Как? – не понял тот.

– Ну к тому, что благополучие этого мира не может базироваться на жизни даже одного единственного малыша.

– Отчего же? Их и так много гибнет. И потом, это же не может продолжаться вечно.

– Как? – не понял в свою очередь Сергей.

– Детям свойственно взрослеть, стареть и умирать.

– А сиюминутно?

– А сиюминутного благополучия не бывает. Извините, я сюда отдохнуть пришел.

– Отчего же. Пожалуйста! – сказал Сергей, думая, что ему теперь делать.

Он вышел на улицу и двигался, стараясь не смотреть в лица прохожих. И все-таки, бросив взгляд на мужчину, замешкавшегося у перехода, он ощутил, что тот погибнет прямо сейчас – в несущемся по проспекту самосвале сидел пьяный водитель.

– Стой! – заорал Сергей.