— У-у-у, а вот это настоящее сокровище! Тебе это тоже нужно, так ведь, милочка? — Женщина передала девушке сломанную губную помаду. — На, держи. И давай починяй ее.
Сара взяла у старухи помаду, безропотно начала ее прилаживать. И пока она чинила, старьевщица стала наваливать ей на спину всякую дребедень. Странно, но вещи тут же прилипали одна к другой. По-видимому, у старухи это был какой-то профессиональный трюк.
— Вот она, твоя старенькая лошадка. Ты любишь свою лошадку. Помнишь:
В зеркале Сара видела, что куча барахла, наваленного на нее, по размеру почти сравнялась с той ношей, которую тащила на себе старуха. Она заметила, как под этой тяжестью у нее уже начали опускаться плечи. Она, словно завороженная, смотрела в зеркало — прямо себе в глаза — и вдруг услыхала далекий голос:
— Не мели чепухи, — прервала тот голос старуха. — Все здесь. Все, что тебе когда-то нравилось.
Сара с ног до головы оглядела старьевщицу.
Та по- прежнему со счастливой улыбкой шастала среди полок и всюду совала свой нос. Девушка снова повернулась к зеркалу и продолжила занятие с губной помадой.
— Ох, какая книга, с уточкой, — продолжала нахваливать старуха. — Ты, небось, не забыла, как она поднимается, опускается и крякает при этом…
Саре надоело слушать пустую болтовню. Она чувствовала: не сейчас, так потом обязательно разрыдается от обиды: снисходительная болтовня старьевщицы унижала ее. Она оглядела свой столик, пытаясь отыскать на нем то, что могло бы отвлечь от бесконечной заздравной молитвы. На дальнем конце туалетного столика, там, где она и оставила, лежал
«Сквозь несказанные опасности и бесконечные препятствия я нашла дорогу сюда, в этот замок, чтобы забрать ребенка, которого вы украли…»
Она опустила книгу на колени и обернулась. Старуха продолжала чего-то болтать, но Сара уже не слышала ее слов. В ушах, не переставая, звучало:
И сразу все переменилось. Комната ее, понятно, осталась прежней, какой Сара всегда ее помнила. Но хозяйка этой комнаты теперь смотрела на вещи совсем другими глазами. Ей казалось, что комната забита какими-то огрызками, барахлом и гнилью. Все ее вещи, мебель, даже сами стены почудились ей кучей отбросов, кладбищенским склепом, из которого живая душа давно улетела.
Старьевщица заметила, что девушка изменилась в лице, и участливо так стала выпытывать:
— Что с тобой, милочка? Нам разонравились игрушки?
— Все это — хлам.
Женщина была ошеломлена. Она обиженно выпятила нижнюю губу и зашаркала по комнате, бормоча себе под нос что-то жалостное. Она что-то упорно искала: в ящиках, на полках — везде. Наконец нашла, что искала и решительно вытащила.
— На, смотри. Что скажешь? — требовательно вопросила она. — Это — не хлам.
Похоже, в руках у старухи была козырная карта: та самая музыкальная шкатулка. Женщина многозначительно посмотрела на Сару и повернула ключ. Мелодия
Да, это был тоже хлам! Как и все на том балу, как выброшенные на помойку годы ее жизни, как все, от чего она так болезненно теперь хотела избавиться. Она понимала, что именно это и называется серым отчаянием. Ее комната для нее всегда была тюрьмой, и она сама в ней стала тюремщиком. Но теперь она знает, как ей вырваться на свободу: надо идти и делать достойное дело.
— Я должна спасти Тоби! — крикнула она.
И услышала, как кто-то звал ее:
Она поднялась и сбросила с плеч всю эту муру, которую старуха наваливала на нее. В тот же миг стены комнаты задрожали. С полок полетели вещи, загремели игрушки. И стены начали рушиться, будто сляпаны были на скорую руку из какого-то дерьма.
Сара оглядывается по сторонам, пытаясь понять, что происходит. Вдруг из дыры на потолке появляются две пары рук. И тянутся книзу. Сара хватается за них, и руки подтягивают ее наверх, а затем вытаскивают из комнаты.
И вот она опять на твердой земле. Вот ей улыбается Лудо. А вот и сэр Дидемес, все такой же обходительный и проворный. И конечно, не в силах удержаться от комплиментов.
— О, прекрасная дева, — произносит он, — наконец-то вы снова почтили нас своим присутствием.