Лабиринт

— Баба ничего, страшненькая, правда. Зато свой дом, овцы, корова. Сыну шесть лет, — Лагута ожидал, как я отреагирую, но я молчал, и он продолжал: — Насчет тебя говорил. Асадулла башкой крутит, специальности, мол, нет.

— Ваня, поступай как знаешь. Я к ним в вечные рабы не рвусь.

— Какая-никакая, а все же свобода. Хоть и работа тяжелая, но с женой лучше жить, чем за проволокой.

— Лучше, — согласился я.

— До осени нас точно в Россию отправят, уже бумага из Москвы подписана. Начальник колонии Асадулле рассказал. Я, наверное, соглашусь… если тебя здесь со мной оставят.

— Да не хочу я оставаться! Смотреть на эти рожи не могу.

— Будешь двенадцать лет досиживать?

— Не знаю. Постараюсь раньше выйти. Есть у меня дружок в Ростове. Если жив, поможет.

Я не был уверен, поможет ли мне Вася Кошелев. Освобождение тянет немалые деньги. Захочет ли Вася тратить их на меня? Да и жив ли он? Люди его профессии долго не живут. И все же, несмотря ни на что, я рвался в Россию.

— Как хочешь. Жаль расставаться, привыкли друг к другу.

— Чего заскулил? До осени все равно лямку вместе тянуть. Правда, жить отдельно теперь будем.

— Это не скоро. Надо еще ихнюю веру принять. Обрезание там и все такое. Ну я и без обрезания свою будущую жену попробовал. Ничего баба, только ноги волосатые. Непривычно как-то…

Ваня Лагута рассказывал про свою горскую невесту и повторял, что в России его все равно никто не ждет. Одни пьяные двоюродные братья да тетки-старухи. С сестрой они всю жизнь цапались. Та до ушей рада будет, что родительский дом делить не придется.

— А сын меня не помнит, без меня вырос, — добавил он. Лагута жаловался, что устал от собачьей жизни и наконец-то заживет, как человек. Места здесь курортные — горы, лес, даже вода минеральная течет. У вдовы-невесты в погребе вина три бочки стоят. Знаешь, как заживем! Хоть каждый день залейся — за год не выпьешь! Он говорил, и в его голосе звучали надрывные скулящие нотки. Ваня, верный мой дружок, тосковал по своей деревне и своей пьяной родне. Даже немеренные бочки с вином не могли утешить тоски. И все же ему будет лучше здесь.

— Лучше, — выдохнул Иван. — Ей-Богу, лучше…

Никто не знает своего будущего. Ване Лагуте осталось жизни всего два дня…

Глава 8

В ту зиму и весну на границе с Чечней было неспокойно. В Ставрополе осудили за взрыв вокзала двух чеченских террористок. Боевики ответили мгновенным похищением генерала МВД. Президент, как обычно, болел. Правительство и окружение были слишком заняты личными проблемами (ох, что с ними будет, если уйдет президент!), и Грозному лишь погрозили пальцем. Хватит хулиганить! Отдавайте генерала назад! Отлично зная бессилие коррумпированных сверх всякой меры российских властей, боевики отдавать генерала задаром не собирались.

Лихие ребята из чеченских аулов тащили через прозрачную границу Ставрополья все новых заложников. Заодно лупили из автоматов по милицейским патрулям. Перед Пасхой русским сделали особый подарок: расстреляли четырех милиционеров, в том числе одну женщину, и разложили трупы крестом. Христос Воскресе!

Вагиф, шустривший с друзьями где-то за Тереком, вернулся после Пасхи злой, как собака. Вместо награбленных шмоток банда привезла с собой труп боевика, а спустя сутки умер в больнице от осколочных ранений двоюродный брат Вагифа. Вагиф с друзьями два дня пил и обещал резать головы всем русским. Асадулла приказал нам со двора никуда не высовываться.

Я хорошо запомнил тот день. С утра парило, как перед дождем. Мы подгоняли на втором этаже половицы и глотали прямо из ведра кислое молоко, разбавленное холодной водой. Где-то за селом ударила автоматная очередь. Потом еще и еще. Сельские джигиты любили пострелять. Но каким-то чутьем мы с Иваном ощущали, что сегодня стреляют не просто так. Слишком злым и возбужденным был Вагиф.

Потом к дому подъехал «жигуленок», и мы услышали внизу шум. С кем-то спорил Асадулла. По лестнице поднимались люди. Нас выволокли на улицу и поставили к стене дома. Вагиф в камуфляже, с перевязанной рукой, подошел ко мне вплотную и уставился прямо в глаза. От него несло перегаром, веко на левом глазу быстро и мелко подрагивало. Крючковатый нос был вздернут, мелкие белые зубы блестели.

Рядом с Вагифом стояли еще трое парней. Четвертый, у ворот, не пускал во двор Асадуллу. Ограду облепили мальчишки и, перекликаясь, наблюдали за происходящим. Вагиф, как удав, продолжал буравить меня неподвижным взглядом. Не выдержав напряжения, я отвел глаза. Он засмеялся и ударил меня затыльником автомата в живот. Я свалился как подкошенный. Мне показалось, что брюхо разорвало пополам. Я пытался кричать, но рот был сведен судорогой, я не мог вдохнуть ни глотка воздуха. Меня подхватили под руки и отволокли в сторону. Ваня Лагута остался один. Он стоял долговязый, с белыми незагорелыми плечами, в драной майке и стоптанных башмаках.

— Ты стрелял в нас, — сказал Вагиф. — Ты убивал моих братьев. Так?

— Ни в кого я не стрелял, — пробормотал Иван.