Лабиринт

— На свободе, конечно. Полностью и подчистую оправдан. Свидетели изменили показания. Ошибались они. Он мне передачку уже с воли прислал. Во, «Кэмэл». Закуривай!

Я закурил дорогую сигарету. Коренев себе такие позволить не может.

— А Звездинский?

— Три года условно. По телевизору его видел. Жаловался, что неправильно его посадили. А вот Алексею Ивановичу не повезло.

— Что случилось?

— Он еще в августе освободился. Уехал к себе, в Самару, а там его хлопнули, расстреляли в собственной машине.

В голосе Женьки особой скорби не чувствовалось. Воровской авторитет Надым был совсем из другого поколения, которое не очень-то жаловало молодых выскочек типа Бормана или Женьки.

— А у тебя как дела? — спросил я.

— Судья что-то задурил. За отрезанное ухо два года общего режима влупил. Во вторник пересуд будет. Обещали на условное переделать.

На том и закончился мой разговор с «бычком» Женькой. Через несколько дней его освободили, а я продолжал ждать. Этап почему-то задерживался. Я устал от тюрьмы и мечтал о колонии. Там какой-никакой простор: бараки, двор, промзона, даже деревья растут. Можно дождь рукой потрогать. А тюрьма — это клетка, которую я уже не мог выносить. Но судьба готовила мне очередную неожиданность.

В один из дней Таня устроила мне вызов в санчасть. Минут на десять нас оставили одних в перевязочной.

— Прощаемся, милый, — она положила мне на колени сверток. — Здесь свитер, теплое белье, кое-что из еды.

— Спасибо, Танюшка, — я поцеловал ее в шею. — Чего плачешь? До Владимира три часа езды. Через неделю увидимся.

— Нет, Саня. Все меняется. Ты прости, что за тебя решила. Сегодня ночью уходит этап на Ростов, ты в него включен.

— Зачем?

— Ты сам говорил, что тебе надо уехать подальше от Москвы. Из Ростова тебя повезут в Дагестан. Там недалеко от Чечни есть колония общего режима номер восемь. Последние годы туда никого не направляют, но для тебя сделано исключение… за две тысячи долларов. Я уговорила начальника спецчасти, и он согласился рискнуть.

— Почему именно в Дагестан?

— Твою анкету переписали, а паспорт потеряли. Теперь ты родился в Дагестане, и тебя направляют туда, как местного жителя. Собственно, это не совсем Дагестан. Автономный район, который не поймешь кому подчиняется. Я слышала про эту колонию. Там случаются всякие вещи. Меняют личные дела, статьи. У кого есть деньги, могут нанять человека, и он сидит вместо преступника. Понимаешь? Или покупают фиктивные справки о смерти. Здесь в России ты будешь сидеть лет десять, пока не попадешь под условное освобождение. Если раньше тебя не прикончат! А там сможешь освободиться через год-два, были бы деньги. Тысяча восемьсот долларов у меня остались. Я привезу их весной, в марте. У меня отпуск, я к тебе приеду. И знаешь, там, на Кавказе, тебя вряд ли достанут те люди, которые тебя резали. Понимаешь?

— Понимаю.

Сейчас Таня уже не напоминала влюбленную девочку, допытывающуюся о моих чувствах к жене. Она спасала мне жизнь и прокладывала мостик к свободе.

Мы попрощались. Торопливо и озабоченно, словно завтра собирались встретиться снова.

— Я тебя люблю, — сказала Таня.

— Я тебя тоже люблю.

Я не обманывал ее. Мне казалось, что у меня никогда не было более близкого человека. А может, жизнь, толкнув мордой в дерьмо, что-то сдвинула во мне, и я любил уже не только себя…

Глава 7

Здесь все чужое. Даже охранники матерятся на своем языке. Колония общего режима номер восемь крепостью-городком возвышается на вершине плоского холма. Высокий забор из красного кирпича, колючая проволока, вышки, двухэтажные бараки-казармы — стандартный набор любой зоны.

Россия где-то далеко на севере. Вокруг горы, смыкающиеся в хребты, узкие зеленые долины и речки, сбегающие по каменистым склонам.

Огромная белая вершина Чиракчи уходит за облака, снег на ее склонах никогда не тает. Село с таким же названием раскинулось километрах в десяти от лагеря. Для кого-то это родина. Для меня — чужая земля. Вот уже полтора года, как я здесь. Таня ко мне не приехала. Прошлой весной я получил от нее два коротких письма — люблю, жду, обязательно встретимся! И все…

Что-то стронулось в политике этого региона. Письма из России сюда уже не приходят. Администрация колонии по своим каналам помогает в переписке заключенным, которые клянчат у родственников деньги. Я просить денег ни у кого не собираюсь.

Мои знания английского и диплом тренера по плаванию здесь никому не нужны. Как новичка, меня сунули слесарем-сантехником. Думаю, что за год я выгреб из забитых труб и коллекторов не меньше тонны всякого дерьма. Может, и сгинул бы навсегда в этом вонизме, но подвернулась удача. Нашел серебряный перстень, оброненный в очко кем-то из надзирателей. Не слишком ему велика цена, но что-то взять можно.

Сосед по нарам, Ваня Лагута, которому я доверился, решил вопрос просто.

— Я знаю, кто потерял. За литр чачи и курево хозяину продадим.

Что и сделали. Литр выпили с Лагутой вместе, поговорили за жизнь, и Ваня предложил взять меня к себе в напарники. Лучше кирпичи на вольном воздухе класть, чем дерьмо в трубах черпать.