Лабиринт

— Лох, значит. Наш простой советский лох. И за что же, позвольте узнать, мирного лоха сунули в камеру номер двести девять, где сидят люди уважаемые, бойцы, и даже один строитель финансовых пирамид?

— Подозревают в убийстве жены.

— Ты ее, конечно, не убивал?

— Нет.

— Ну и правильно. Жены существуют для других надобностей. Убивать их не следует. Ты, кстати, на спортсмена смахиваешь. Где, кем, чем?

— Кандидат в мастера по плаванию и пару лет в карате ходил.

— Ну что же, лох с хорошим образованием. Как же мы тебя окрестим? Ермак Тимофеевич — слишком жирно. Заслужить надо. Будем называть проще — Ерема. Славненькое имя. А меня зовут Серега, он же Борман. Генеральский титул, произноси с уважением.

Болтовня Бормана утомляла. После башмаков другого генерала, от контрразведки, у меня еще не срослись ребра и хотелось лечь.

— Ну, рассказывай свою историю, — потребовал Серега-Борман.

Я знал, что вновь прибывшему положено отвечать на вопросы, но идти на поводу не хотел. Догадывался, как легко в камере потерять авторитет.

— Чего рассказывать? Жена застрелилась, а подозревают меня.

— Почему застрелилась?

Вместо ответа я оглядел шконки и, определив свободную, показал на нее рукой.

— Там вроде никто не спит? Я займу.

Я ожидал, что Серега продолжит расспросы, но он только кивнул.

— Занимай.

Я кое-как вскарабкался на верхнюю шконку и вытянулся, затолкав под голову тощую комковатую подушку. За окном шел мокрый мартовский снег. Внизу о чем-то вполголоса переговаривался со своим напарником-«быком» Серега. Напарника звали Женька. В камере пахло человеческим потом, хлоркой и еще чем-то кислым. Я закрыл глаза. Не зря предупреждал меня Вася Кошелев. Чего тебе не хватало? Имел все. Жрал икру, пил шампанское… Икра и шампанское! Показатели благополучия. Мне было этого мало. Теперь получил сразу всего много.

Я незаметно задремал, а потом проснулся среди ночи и уже не спал до утра. Тюрьма жила своей обычной ночной жизнью. Во внутреннем дворе ходили охранники, под ногами громко скрипел снег. Потом приехала машина. Долго открывали ворота и о чем-то спорили. Кажется, привезли арестованных и не хватало каких-то бумаг. Вскоре на дворе все затихло. Продолжал падать снег, и хлопья, подсвеченные лучом прожектора, были яркими и крупными, словно на новогоднем празднике.

В метре от меня ворочался и вздыхал толстый сосед по верхней шконке. Как я понял, его возили в районное управление милиции на очную ставку или на допрос. Лица соседа я не разглядел. Кажется, ему было за пятьдесят. Он спал тяжело, раза три просыпался, что-то бормотал под нос и снова забывался. Рэкетиры спали спокойно и бесшумно. Морщинистого мужика в углу слышно не было, хотя он просыпался и молча курил свой «Честерфильд». «Быки» Серега и Женька именовали морщинистого Алексеем Ивановичем и обращались к нему на «вы». Имя-отчество было простое, но человек простым не казался. Поэтому я не просил у него закурить и молча ждал, пока придет сон. Не дождался…

Так прошли мои первые сутки в следственном изоляторе.

Мне казалось, что к тюрьме невозможно привыкнуть. Замкнутое пространство, железная дверь давили со всех сторон. Выпустите меня, я не могу больше! Я ходил по камере, постепенно убыстряя шаг, пока не начинал метаться.

— Эй, Ерема, угомонись! — кричал Серега. — Топает, как слон, мечтать мешает.

Я садился на койку и, тупо глядя перед собой, постепенно успокаивался. Первые дни я напряженно ожидал, что мне могут устроить в камере «крещение», и был готов дать отпор. Но никто меня не трогал. Серега и Женька воспринимали меня с пренебрежением. Оба принадлежали к братве, чем очень гордились, и угодили в камеру примерно за один и тот же букет: рэкет, незаконное хранение оружия, избиение людей. Впрочем, за такую мелочь их бы не посадили. Серегу подозревали в убийстве, а Женька участвовал в похищении заложника и лично отрезал парню ухо. Парень был сыном крупного предпринимателя, и папаша добился ареста Женьки.

Вначале оба «быка» казались мне на одно лицо, потом я стал их различать. Серега был рангом выше. Что-то вроде бригадира. Закончил институт физкультуры, выступал в сборной по тяжелой атлетике, а затем подался в рэкет. Женька был помельче. И фигурой, и рангом. В школе занимался боксом, отслужил в десантных войсках и после армии, не мудрствуя, тоже примкнул к братве. Серега и Женька жили в разных концах Москвы и принадлежали к разным группировкам. В камере они мгновенно объединились и держали бы верх. Если бы не Надым.

Эту кличку носил морщинистый человек, куривший «Честерфильд». Впрочем, по кличке никто из нас его не называл. Он был вором в законе. Не знаю, коронованным или нет, но влияние Надым имел огромное. Я видел, как надзиратели приводили к нему из других камер людей, и он, словно прокурор, разбирал какие-то дела. Один из них о чем-то упрашивал Надыма, но авторитет отрицательно качал головой.

— Мне же тогда конец! — выкрикнул человек.

— Ты сам на это напросился, — негромко ответил Надым. — Иди к себе…