Квестер

            Теперь в глазах, устремленных на него, появилось какое-то выражение, похожее или на недоумение, или на неожиданное открытие. Глаза обитателей как будто говорили: «Вона как, а мы и не знали, чего мы хотим! А тут вон чего – жить, как люди!» Но Пахану было уже не до мнений толпы. У него начался приступ ненависти к этим «баранам», как однажды назвал их Шамиль. «Бараны – самые, что ни наесть бараны! – подумал Пахан, играя желваками на скулах.- Тупые бараньи рожи! Ублюдки, мать вашу!» И далее он уже не сдерживался.

- Вот эти две мрази подумали, что они умнее всех здесь! Вот этот дед, этот сучий потрох, решил сбежать, поискать лучшей жизни. А вот это чмо, - Пахан указал на солдатика, - был настолько туп, что дал удрать другому уроду…, которого мы, конечно же, скоро поймаем. Взгляните на них, на этих сукиных детей! Чего вам хочется с ними сделать?

            Толпа по-прежнему молчала, но в глазах многих Пахан увидел первые нотки страха. Однако ответа от этого сброда по-прежнему не было, поэтому он прокричал еще раз:

- Я спрашиваю: что вы хотите с ними сделать?

            Тут бойцы, поняв, что Пахан ждет от них инициативы, нестройно пролепетали:

- Сжечь! Сжечь! Угостить их «лучом»!

- Я не слышу! – проревел Пахан, вскакивая с «трона».

Охранники начали тыкать задний ряд «гражданских» стволами автоматов в спины и кричать:

- Сжечь, сжечь! Сожги их, Учитель!

            И гражданские в заднем ряду, а за ним и стоящие в переднем глухо отозвались:

- Сжечь, сжечь! Сожги их, Учитель! Покарай их, Владыка!

            Пахан облегченно вздохнул.

- Раз вы так решили, будь по-вашему! – он сделал вид, что опечален таким жестоким требованием толпы, но не в силах ей противостоять. Толпа тут же умолкла. Пахан снова сел в кресло и чуть слышно приказал:

- На двор их!

            Приговоренных взяли под руки и потащили во двор Обители. За ними охранники пригнали толпу. На залитом солнцем дворе уже все было готово к казни. Солдаты стояли большим полукругом, охраняя периметр; внутри, полукругом поменьше охранники поставили гражданских, а напротив них к специально врытым столбам привязали деда Пихту и горе-солдатика. Снова повисла пауза. Пахан вышел вперед, встал между толпой и приговоренными и с максимально возможным пафосом пробасил:

- Именем нашего народа недостойные жить среди нас предаются смерти! – и снял с плеча «луч».

            И вот именно в этот момент толпа ахнула и попятилась назад, прочь от смертельного оружия. Пахан поймал этот момент, прочувствовал его, и небывалое удовольствие сладостной волной захлестнуло его душу. Он даже прикрыл глаза от кайфа, ведь каждой клеточкой своего тела он чувствовал: его боятся, его почитают, ему готовы подчиняться беспрекословно… Повелитель…! Не открывая глаз, Пахан снял оружие с предохранителя и поднял ствол на уровне пояса. Волны чужого страха продолжали окутывать его со всех сторон, купая и баюкая, принося несказанное блаженство… Владыка…! Он медленно открыл глаза и сделал шаг в направлении приговоренных. И дед Пихто, и солдатик отшатнулись назад, но веревки, натянувшись, удержали их у столбов. На лицах обоих был написан ужас: они уже не раз видели казнь, и знали, что их ожидает… Бог…! Пахан направил ствол «луча» на деда, сделал еще два шага и был готов нажать на спуск…

            Упс…

            Веревка, связывавшая руки солдатика, вдруг порвалась, и он со всего маху шмякнулся наземь. Куда бежать, он не знал. Да и не хотел солдатик никуда убегать. Он вдруг почему-то решил, что если он сейчас встанет и поднимет руки, то его простят и помилуют, потому что ведь - вон он какой честный: веревка разорвалась, а он не воспользовался этим, и не дал деру, а, как положено честному человеку и настоящему пацану – встал, поднял руки и остался на месте. От этой мысли, озарившей его, он даже улыбнулся и даже сделал шаг вперед, к «своим пацанам», к своему мудрому, жестокому, но справедливому Учителю.

            Опьяневший же от чужого страха Пахан понял все иначе. Развернул ствол и всадил по этой наглой роже, издевательски смеющейся ему прямо в лицо, длинную «очередь» из «луча». Парень вспыхнул желтым светом, за ним вспыхнул частокол, наблюдательная башня, солдат, находящийся на ней и еще множество кустов и деревьев за забором. И только тогда, когда желтое пламя ушло далеко вперед, а «луч» загудел, перезаряжаясь, Пахан отпустил спусковой крючок и обернулся. Все, кто был во дворе: охранники, солдаты, иностранцы, знаменитости и простые «бараны» - лежали, не шевелясь, закрыв головы руками. Пахан медленно оглядел затихший двор и опустил оружие. Он плыл гордым кораблем по волнам их страха. В голове его играл торжественный, величавый гимн и слова этого гимна могли быть такими: «Да! Они боятся! Они смертельно боятся меня! И значит – они будут выполнять все, что я им скажу! Беспрекословно! Потому что я – их Повелитель, Владыка, Бог! Повелитель, Владыка, Бог! Повелитель! Владыка! Бог!».

            Когда он вспомнил про деда Пихто, того уже и след простыл.

ГЛАВА  IX.