Квентин Тарантино: Интервью

Привожу примеры оригинального тарантиновского подхода к использованию дарований Джона Траволты: он колется героином, проповедует массаж ступней, критикует европейскую систему быстрого питания, читает в туалете киножурнал «Модести блейз», танцует «ча-ча-ча» и очень уравновешенно убивает.

— Самую большую тарелку «Биг-боя» по-деревенски, — бросает Тарантино официантке, не заглядывая в меню. — И еще кофе, пожалуйста.

(Мистер Розовый в «Псах» не хотел давать чаевых официантке, потому что она не принесла ему шестой дозаправки кофе. Интересно, видела ли эта девица фильм?)

В «Криминальном чтиве» есть несколько сцен, которые могли бы претендовать на титул самых выдающихся по части жестокости. Приведу одну, которая сейчас в процессе съемок: говнистого черного уголовного босса по имени Марселлас насилует парочка южан-извращенцев, когда тот случайно забредает в их ломбард. По словам Тарантино, изначально он хотел, чтобы эта сцена шла под классику пауэр-попа — «Моя Шарона» ( The Knack, 1979), но не смог получить права на ее использование. Эта песня звучит в «Реальность кусается» как музыкальный фон в сцене, где недавние выпускники колледжа с банками «Принглс» танцуют в гипермаркете.

— Правообладатели должны были сделать выбор между нами и «Реальность кусается». Сейчас я понимаю, что они сделали правильный выбор, — говорит Тарантино, смеясь.— Эта песня чересчур комична для «Чтива». Но ритм у нее очень кайфовый. — Тут режиссер встает и, разудало вертя ягодицами, лихо запевает основную тему: — Да-да-дададада-да-да-дадада…

И знаете — что? Он прав.

Торговая марка Тарантино — крутая смесь комедии и жестокого насилия. Это держит зрителя в постоянном напряжении — вы не знаете, в какой момент смешная сцена обернется чем-то зловещим или зверское истязание увенчается комедийным финалом. В «Чтиве» это происходит повсюду. В одной из сцен компания парней пытается с водевильной прытью ликвидировать устроенный ими бардак перед приходом жены одного из них; только парни эти — гангстеры, а бардак — это жертва убийства, чьи мозги разбрызганы по салону автомобиля в гараже. Мне интересно, сможет ли Тарантино объяснить, как он придумал подобное. Мобилизую всю свою проницательность для того, чтобы понять это.

— М-м… Я не уверен на сто процентов, откуда это взялось у меня, — говорит он. — Это будто озарение — комедия как повседневные реалии. Повседневная жизнь — в отличие от того, чем обычно занимаются гангстеры, — их тоже заебывает. Им нет дела до полицейских — их переполошило то, что жена приятеля скоро приезжает. Это абсурдно, потому что выглядит как реальная жизнь.

О да, реальная жизнь. Я ненавижу ее, когда у меня по заднему сиденью разбрызганы чьи-то мозги.

Тарантино мог бы стать шаблоном для плакатов Дженет Рено против насилия в кино: «Сенаторы, вот вам еще доказательство того, о чем я постоянно говорю, — этот ублюдок смотрел эксплойтейшн с самого детства, и посмотрите, что из этого вышло». С самых первых интервью Тарантино постоянно достают вопросами о крови в его фильмах. Что же он скажет на этот раз? Он остается верен своим воззрениям.

— Странно, — говорит он слегка устало. — Я только тогда задумываюсь над этим, когда журналисты задают мне подобные вопросы, потому что хочется сказать что-нибудь правдивое и содержательное. И у вас складывается впечатление, что я пытаюсь сформулировать философию насилия. А у меня проблем с насилием на экране не больше, чем с танцами, или субтитрами, или вульгарными шутками. Моей матери не нравятся такие шутки, но это не означает, что она ничего не понимает в этой жизни. Тут все сводится только к тому, что одним нравится, а другим нет, — вот и все.

На самом деле, и он знает это, все сводится к тому, что некоторые люди в Вашингтоне хотят запретить. Но Тарантино не мучают ночные кошмары с цензорами, вырезающими его искусно поставленное членовредительство.

— Сейчас они меня вдохновляют. Потом перестанут. Мои первые два фильма относятся к уголовному жанру — это насилие. Я не боюсь показывать его. Мне оно кажется очень кинематографичным. Мне нравится фраза Годара о «Безумном Пьеро»: «В „Пьеро“ нет крови. Там есть только много красной краски».

Я спросил Тарантино о лучших, на его взгляд, сценах перестрелок в фильмах других режиссеров, зная, что он почти все их помнит наизусть.