Квазимодо

Придерживая языком колотящееся в горле сердце, лабрадор выскочил на разделительную полосу. Он на время утратил способность чувствовать, видеть, слышать… во всем его существе стучало одно лишь счастливое осознание случившейся с ним неимоверной удачи — он выжил! Выжил! Какая радость… Теперь-то он уж точно будет остерегаться и никогда, ну совершенно никогда и шага… да что там шага!.. — и полшага не ступит на смертельный асфальт шоссе! Теперь он будет жить долго и счастливо, не отвлекаясь на пустяки и не подвергая себя ненужному риску, он будет ежедневно, ежечасно радоваться самым простым собачьим радостям — свежему утру, удачной охоте, прохладной воде… Голова лабрадора кружилась от счастья. Он летел навстречу новой, только что подаренной ему, вновь обретенной жизни. Тремя упругими прыжками он пересек разделительный островок и выскочил прямо под колеса встречного автомобиля. Он умер сразу, мгновенно, даже не успев понять, что произошло, не почувствовав боли. Он умер на взлете, на пике гармоничного согласия с миром. Он умер счастливым, этот лабрадор, мир праху его… хотя при жизни был довольно-таки сварливым, мелочным и недалеким кобельком. Почему именно ему досталась такая прекрасная смерть? Эй, кто там на раздаче… — почему?

Но Квазимодо и рыжая всего этого не знали. Квазимодо и рыжая стояли за ограждением на другой стороне шоссе, стояли и в оцепенении наблюдали за происходящим. Они видели странные сомнения лабрадора, его медлительность, отнесенную рыжей за глупое желание покрасоваться, удивлялись и радовались его неожиданной прыти, когда, казалось, уже не было спасения от неотвратимо накатывающейся машины, праздновали его чудесное избавление, пытались предупредить его отчаянным лаем, когда он длинными лихими прыжками несся наперерез мчавшемуся по противоположной полосе грузовику, отчего-то не видя и не слыша ни предупреждений, ни грузовика.

Они разобрали слабый, за ревом мотора, звук удара, неожиданно глухой и чмокающий. Они видели, как безжизненное собачье тело взлетело вверх, кувыркаясь в брызгах крови и слюны, как оно поскочило еще раз, ударившись о твердую крышу кузова, и наконец, упало, упало на асфальт и осталось на нем — мертвым бесформенным комом с торчащим из него, неестественно вывернутым обломком ноги. Грузовик, даже не притормозив, унесся, красноглазый ночной убийца, мясник, поставляющий свежее мясо ненасытному асфальтовому питону. Шоссе снова опустело, машины спрятались, поджидая очередную жертву.

Квазимодо толкнул свою спутницу в бок, выводя ее из столбняка, и продолжил путь. Лабрадор сам выбрал свою дорогу. С одной стороны, его независимость заслуживала уважения, и поэтому Квазимодо испытывал определенное сожаление оттого, что все закончилось именно так. С другой, по-справедливости, дураки должны всегда погибать первыми, просто для того, чтобы предоставить больше шансов другим. Таков закон жизни. Странно, что они называются именно так, ведь законы жизни никогда не говорят о жизни. Они всего-навсего определяют очередность смерти. Как сейчас.

Рыжая покорно трусила вслед за вожаком. Страшная гибель лабрадора не только испугала и расстроила ее, но еще и пробудила необыкновенный голод, в добавок к прежней жажде — как будто этими, самым характерными актами жизни — едой и питьем — она хотела возможно дальше отделить себя, живую, от мертвого комка шерсти и плоти, бывшего когда-то ее ухажером. Она шла за этим сильным и умным лохмачом, слушаясь его во всем, но, если разобраться, а стоило ли доверять ему так слепо? В конце концов, он ведь никогда не звал их за собою; он был сам по себе, он следовал к какой-то своей, одному лишь ему известной цели, и вполне могло оказаться, что там, куда он так стремится, нет места не только для лабрадора и для отставшего хромого пинчера, но и для нее. Каждый — сам за себя. Каждый умирает в одиночку. Конечно, есть еще стая… но разве они — стая?

Тропинка нырнула вниз. Они стояли перед широким, засыпанным гравием входом в канализационную трубу. Квазимодо оглянулся на рыжую. «Вот видишь, — говорил его взгляд. — Разве я не был прав? Сейчас мы спокойно перейдем на ту сторону…»

Рыжая молча смотрела на него, и призрак погибшего лабрадора дергался в ее глазах, привставая на перебитые лапы.

«Делай, как хочешь,» — подумал Квазимодо и шагнул вперед, в теплый мрак неизвестности. Неизвестность казалась страшной только на первый взгляд. На деле она всегда оборачивалась скучным повторением пройденного. Куда опаснее были вроде бы хорошо освоенные пути. Так оказалось и на этот раз. Квазимодо уверенно продвигался в полной темноте и замедлил шаг только тогда, когда забрезжил свет выходного отверстия. Он осторожно приблизился к выходу из туннеля и принюхался, напряженно балансируя на готовых к немедленному действию ногах. Рыжая вопросительно ткнулась носом в его бедро. По ее мнению, опасность давно миновала, и вполне можно было стартовать к заманчиво светящему впереди выходу.