Квартира (рассказы и повесть)

— Шестьдесят — для ровного счёта, — сказала она, придвигая Надюхе по лакированной поверхности стола всю горку тёмно-вишнёвых стаканчиков. — Четыреста пятьдесят. Отдашь потом. Можешь по частям. Давай сумку.

Надюха медлила в растерянности, брать или не брать всё это богатство, и Магда вдруг прикрикнула на неё:

— Не будь дурой! Тащи сумку!

Когда помада была завёрнута в газету и уложена на дно Надюхиной сумки, Магда строго сказала:

— Не вздумай выносить сразу всё — лучше по пять-шесть штук. В случае чего скажешь: была в Москве, купила по случаю, но, дескать, тебе не подходит — цвет не тот. Поняла?

Надюха понуро вздохнула, как бы смиряясь перед Магдиным напором, но за вздохом этим скрывалось ещё нечто такое, что вывело Магду из себя.

— И не вздыхай, не жмурься! — закричала она, побагровев от возмущения. — Подумаешь, чистюля! Хочешь жить, умей вертеться, милочка! Думаешь, мне так просто эти рублики даются. На одной святой воде каши не сваришь. Бери, и без гримас! А то отберу, — пригрозила сна уже отходчивым тоном.

Николай хотел, чтобы Надюха выпила "посошок", но она отказалась наотрез и, озабоченная, расстроенная, заспешила домой. Действительно, было уже поздно, а ей надо было ещё забежать к своим, взять Оленьку, поговорить с матерью, а может быть, и с самим отцом насчёт денег. С виноватой улыбкой она прижалась к Магде, испытывая и благодарность за помощь, и смятение от ощущения чего-то нечистого, зазорного, неотвратимо нависшего над ней. Магда небрежно потрепала её по плечу и подтолкнула к двери:

— Давай, детка, жми по холодку — хвост дудочкой!

В трамвае, по дороге к родителям, Надюха прикидывала так и сяк, думая об одном и том же, и ей вдруг пришёл на ум простой выход, по крайней мере — отсрочка: она решила держать помаду до самого последнего момента и пуститься в торги лишь в самом крайнем случае. Такое решение сразу просветлило ей настроение, и она вздохнула с облегчением: авось как-нибудь выкрутятся и без помады.

6

В небольшом садике во дворе старого питерского дома, прежде чем пойти по адресу, который дал Ботвин, Сергей выслушал поучения бывалого Мартынюка: осмотрись, не спеши соглашаться, прикинь с прибросом, напомни про высоту и дефицитные материалы, а главное — не торопись с разговором об оплате, заранее ни-ни, прогоришь, как швед, лучше в конце шандарахнуть, никуда не денутся, рассчитаются как миленькие. Сергей согласно кивал, слушая Мартынюка одним ухом, хотя в душе и понимал, что тут говорит опыт работника, более двадцати лет ходившего по людям.

Как и договорились, Мартынюк остался ждать во дворе, на лавочке, а Сергей отправился с запиской Ботвина к профессору Кислицыну А. Л.

Квартира оказалась действительно огромной: из четырёх больших комнат, старинная, с высокими потолками, с мраморным камином, с широким коридором, кладовочками, нишами. Не квартира — хоромы! Кухня просторная, метров пятнадцать, не меньше.

Да и хозяева не лыком шиты. Мать — старуха, открывшая дверь, хрупенькая, рыженькая, в брючном костюмчике и в переднике — была подобранная, ходкая, глаза живые, внимательные, зубы белые, сигарета в откинутой руке — и старухой-то не назовёшь. "Христина Афанасьевна", — представилась, прочитав записку Ботвина, и руку пожала крепко. Парень, сын её, назвавшийся Александром, был с важным надутым лицом, явно не простой инженер, наверняка начальник — из молодых да ранний.

Мальчуган лет шести-семи, большеголовый, кучерявый, в очках, выбежавший в прихожую, подал Сергею руку и сказал с уморительной серьёзностью: "Павел Кислицын. Будем знакомы".

А в большом кабинете с потолком резного дерева вдруг вылез из-за баррикады книг, лежавших на столе, низенький седой старикан в сером свитере, тоже в очках и с трубкой во рту. "Андрей Леонидович", — назвался и, сердито пыхтя, выпятив живот, уполз за книги, как крот в свою нору. "Закончу мысль — выйду", — проворчал он.

Кабинет, как и сам хозяин, показался Сергею диковинным. Мало того, что потолок тёмный, деревянный и книг уйма, так ещё посередине два старинных кожаных дивана спинками друг к другу, как два бегемота, только коричневые, возле каждого на полу по медвежьей шкуре. Вспомнилась и широкая латунная пластина на входной двери: "А. Л. КИСЛИЦЫН" — чернью.

Намётанным глазом окинул он изрядно выцветшие обои, тусклую, потрескавшуюся краску дверей, стёртый, потемневший паркет, серые, облупившиеся стены кухни.

"Работёнки тут — ого-го", — с каким-то весёлым изумлением, даже со страхом подумал Сергей. Одних книг натаскаешься — на всю жизнь хватит, и учиться не надо. Вот у кого можно будет попросить "Роль труда", наверняка есть, отметил он себе на память. Тогда и в библиотеку не надо — экономия времени.

Он ходил из комнаты в комнату и всё никак не мог соединить себя с этой квартирой, с этой немыслимой на первый взгляд работой. Не мог представить, как это он, Сергей Метёлкин, будет всё это скрести, чистить, белить, красить, покрывать лаком или позолотой. Такой сумасшедшей работы не бывало во всей его жизни, это уж точно.