Кузьма Минин

Свернув на высокий берег Волги, он окинул внимательным взглядом речную ширь. Лицо его просветлело.

Из оврага вылез на лыжах зверолов, весь в меху, сам похожий на зверя. Поклонился.

— Далеко ли путь держишь?.. — стал поперек дороги, поднимая малахай, чтобы лучше видеть. — А-яй, яй! Пресвятая владычица! — вдруг воскликнул он. — Да неужто это ты, Кузьма Минич!.. Да не померещилось ли мне?! Господи!

— Фома Демьянов?! Здорово, брат! Я и есть. Я самый.

— Да откуда же ты, родимый мой?! Господи! Будто и не верится! Из каких краев?

— Скажи, брат, спасибо, что увиделись… Отстал я от алябьевской рати… Один, почитай, справляюсь из Мурома. Да в сторону отклонился. Набрел на Мугреево, вотчину Пожарского… Ранен он, князь-то… Привез его Буянов, знаешь Михайлу-то из Ландеха?.. За правду стояли. Сам я тоже едва-едва… Не знаю, как и жив остался! Воры замаяли. Уцелел, однако. Много мужей храбрых, скажу я тебе, полегло на дорогах от измены и братоубийства… Ой, как много!

— Э-эх, Минич, да тебя и не узнаешь!.. И не подумаешь, что сей воин — говядарь посадский…

Минин рассмеялся.

— Пять лет не слезаю с коня… Немудрено! Поди, на Нижнем посаде и забыли уж про меня…

— Да нет… как же так!.. Я-то тебя часто поминаю… Можно ли тебя забыть? Небось, Кузьму все знают…

— Спасибо, Фома Демьяныч!.. Красен бой мужеством, а приятель дружеством… Спасибо! Кому ныне зверя-то сбываешь?

— Охлопкову Семке… твоему соседу…

— Не обижает?

— Ровно бы и нет… не бранимся… Не жилит… Грех бога гневить. Человек хороший.

— Отвык я от своего дела, Фома; чудно как-то и думать… Ну, прощай!

— Ну, езжай, езжай! Добрый час! Держись берега. Вон там, полевее, тропка есть. Постой-ка, постой!

Фома остановил Минина за палаш.

— Не спросил я тебя. Что слышно об ополчении-то, о Ляпунове? — спросил он, понизив голос. — Выгнали поляков из Москвы или нет?

Минин с досадой отмахнулся рукой:

— Не знаю. Послал я туда двоих: Мосеева да Пахомова. Бог знает, что привезут, какие вести.

И круто направил коня берегом.

За его спиной в раздумье остался Фома Демьянов. Долго с любопытством глядел он вслед Минину, пока тот не скрылся за поворотом реки.

Прибежал Фома в свою деревню — и прямо к попу, рассказал ему о том, что видел нижегородского говядаря Куземку, вернувшегося с войны. Зазнался человек — ни о чем говорить не желает, торопится к своей бабе на печку. При упоминании о Семке Охлопкове побелел весь. Жаден и завистлив Куземка, как и встарь. Ему до Москвы, стало быть, никакого и дела нет, лишь бы опять к лотку добраться… деньгу зашибать. И Татьяна его — жадоба такая же, и Нефед, сын, с базарной душой… обкатает хоть кого, не гляди, что молод, — не уступит отцу. Обовьют — не заметишь. Охлопков Семка куда проще, и за зверя больше платит… не столь ужимист.

Фома Демьянов и впрямь был в обиде на Минина. В давние времена когда-то не поладили они; век он, Фома, не забудет, до самой смерти тех двух оленей, которых «вымозжил у него за бесценок говядарь Куземка». Фома злопамятен. Повсюду он осрамил его, пока тот ходил с Алябьевым против беспокоивших Нижний воровских шаек. За пять лет мало ли можно насолить человеку, коли он находится в отсутствии?

В Нижнем до сих пор не мало недругов у Кузьмы среди торговых и служилых людей… Не нравился многим он своим языком, резок был.

— Пускай-ка теперь попробует поторгует!.. — ехидно подсмеивался Фома в разговоре с попом. — Ни одного гуртовщика, ни одного зверолова не втянет… Убогою куплею питался — так будет и ныне. Помню, всё помню. Чтоб подавился он моими оленями!

Поп был старый, отупел совсем оттого, что не знал, о каком царе молиться, а без этого и служба не в службу. Слушал рассеянно. Его мало трогала история с оленями.

Кузьма, расставшись с Фомой, тоже невольно вспомнил о том, как поссорился он со звероловом перед самым походом на осадивших город тушинцев. Фома был назойлив и мелочен и крепко дорожился своею дичью. А он. Минин, не любил зря швырять деньгами Был стоек в торговле, расчетлив. Расстались они врагами, а вот теперь он. Фома, делает вид, что радуется возвращению его, Кузьмы, в Нижний. Но кто же ему поверит?

«Как и в прежние времена на глазах гладок, а на зуб не сладок, — думает Кузьма, углубляясь в воспоминания. — Неспроста, знать, юлит. Назлобил, стало быть, в чем-нибудь… Эх-эх. люди!»

О торговле своей Кузьма вспомнил с раздражением. Но чем иным было жить?! Плотничать вздумал, да при царе Федоре судостроение на Волге остановилось, а там и судоходство нарушилось. Плотники оказались не у дел. Воры и на воде одолели. На нет сбились все дела в Нижнем. Ах, да в одном ли Нижнем?! Порядок нарушился не только на Волге, а и по всей земле. Без особого сожаления и без труда расстался тогда он, Кузьма, со своей торговлей. Вступил ратником в войско нижегородского воеводы Алябьева. Воевать с врагами пришлось как раз по душе и теперь не хотелось возвращаться к мясному лотку. Немало тушинцев и поляков сразил он своим мечом. Разве не достоин он, Кузьма, и впредь ходить на врагов! Нижний отстояли. А Москва?!