Кузьма Минин

«…Сего дня, во вторник 19 марта 1611 г., поутру в Китай-городе наши поссорились с русскими. По совести, не умею сказать, кто начал ссору, — мы ли, они ли. Кажется, однако, наши подали первый повод к волнению, поспешая очистить московские дома до прихода других: верно, кто-нибудь был увлечен оскорблением — и пошла потеха! Завязалась битва, сперва в Китай-городе, где вскоре наши перерезали людей торговых (там одних лавок было до 40 000), потом в Белом городе. Тут нам управиться было труднее: здесь посад обширнее и народ воинственнее. Русские свезли с башен полевые орудия и, расставив их по улицам, обдавали нас огнем. Мы кинемся на них с копьями, а они тотчас загородят улицу столами, лавками, дровами. Мы отступили, чтобы выманить их из-за ограды, они преследуют нас, неся в руках столы и лавки, и, лишь только заметят, что мы намереваемся обратиться к бою, немедленно заваливают улицу и под защитою своих загородок стреляют по нас из ружей, а другие с кровель, с заборов, из окон бьют нас самопалами, камнями, дрекольем. Жестоко поражали нас из пушек со всех сторон, ибо по тесноте улиц мы разделились на четыре или на шесть отрядов. Каждому из нас было жарко. Мы не могли и не умели придумывать, чем пособить себе в такой беде…»

Внеся эти строки в свой дневник, поручик Маскевич вышел во двор наведаться, что творится на воле.

Над Москвою колыхалось огромное зарево, слышался треск горящих строений; едкий дым наполнил кремлевские улицы. Трудно стало дышать. От огня в Кремле сделалось светло, как днем. Главы соборов то вспыхивали, то угасали в отсветах пожара; Иван Великий порозовел, окутанный серебристыми облаками дыма…

Слышались вопли, редкие выстрелы.

По двору пробежал пан Пекарский, рядом с ним — Игнатий. Увидев Маскевича, пан указал рукой на зарево:

— Гляди!.. Бояре не могут на нас обижаться! Действуем по их доброжелательному совету…

Маскевич улыбнулся:

— Подобный дым, вероятно, бывает только в аду…

* * *

Ночью морозило.

Халдей в темноте незаметно прокрался кривыми улочками в сторону Боровицкого холма. Над одетым в камень кремлевским рвом, ближе к Москве-реке, стояли баньки, пристани и рубленые амбары, а за пустырем в лощине домик, в котором была заперта Наталья. Строение окружал высокий плетень. Во дворе лаяли собаки. Брошенные куски мяса угомонили их.

Увязая в грязи, добрался Халдей до избы. С вершины Боровицкого холма бежали ручьи.

В заречной части города, по ту сторону Москвы-реки, за Кремлем, изредка слышались выстрелы.

Халдей достал из кармана железный крюк. Но, прежде чем взяться за замок, он осмотрелся кругом, прислушался. Убедившись, что за ним никто не следит, открыл дверь и вошел внутрь избы, в которой была заключена Наталья.

* * *

Черные от копоти, забрызганные кровью, задыхающиеся от дыма, усталости и злобы, с факелами в руках всю ночь поляки и немцы бродили по московским улицам: жгли дома, церкви, заборы, сараи… (На конях не проберешься: кучи мертвых превыше человеческого роста.) От пожара в Белом городе сделалось так светло, что, казалось, не трудно было рассмотреть и иголку. Москвичи выбивались из сил, борясь с огнем. Но мрачные латники с криком набрасывались на них и убивали.

Осип, Олешка и Зиновий перекинулись через кремлевскую стену у Тайницкой башни, чтобы перейти на другую сторону Москвы-реки.

Бояре заявили полякам: «Хоть весь Белый город выжгите, не пустят вас стены, а надобно зажечь заречный город: там деревянные укрепления; тогда будете иметь свободный выход, и помощь может прийти от короля с той стороны».

Замоскворечье неведомыми путями узнало про это.

Убежавшие сюда Осип, Олешка и Зиновий нашли улицы, церкви и дома пустыми. Жители скрылись в окрестных деревнях.

Зиновий посоветовал товарищам укрыться в колокольне первой попавшейся церкви, там и переночевать. Он сказал, что ему на Украине нередко приходилось спасаться от панской погони на колокольнях.

Послушались его. И нашли в верхнем ярусе груду самопалов, мечей и много оружия. Ребята почувствовали себя на колокольне, как в бойнице. Стали бодрее.

Разговор, однако, не вязался. Беседе мешало полыхавшее над Москвой зарево. Вздыхали о Гаврилке. Парень бедовый и знающий. Куда делся! Уж не убит ли?! Но в это не верилось. Постепенно ими овладел сон, и, сжимая в руках самопалы, они уснули.

Осип проснулся от непонятного шума. Выглянул — обмер. На льду Москвы-реки длинная вереница пеших людей с факелами. Осип разбудил товарищей.

— Ой, маты! — схватился за голову Зиновий. — Гули-гули дый в лапци обули! Ой, собаци! Ой, якие злодеи!

Олешка насилу поднялся. Тоже заглянул за бревенчатую подоконницу колокольни и, не поняв, в чем дело, опять свернулся спать.

Оказалось — немцы. Они остановились в начале Пятницкой улицы. Начальники их о чем-то между собой поговорили и повели свое войско дальше. Шли тихо, крадучись, только слышалось легкое побрякивание оружия. На берегу от них отделилось с факелами пять человек, которые тотчас же и принялись поджигать покосившуюся тесовую хибарку против церкви. Остальные двинулись дальше. С большим трудом немцы все же своего добились: хибарка запылала.