Кувырок через голову

Туська же не виновата, что она хищник! Это же Ася виновата! Она не закрыла клетку, глупый Паскаль зашёл под буфет…

— Туся! — отчаянно зарыдала Ася. — Тусенька!

Мама с папой перепугались. Папа подхватил Асю на руки. Мама трясёт её за плечо:

— Ты что подумала, Чингисхан? Фу, какая дурища! Это ты на меня подумала? Ну, спасибо! Я её выгнала, поняла?!

Ася уже поняла и обвисла у папы в руках. Ей вдруг сразу сделалось так спокойно, будто Паскаль всё ещё сидит в своей клетке рядом с Мадам…

— Куда выгнала?

— Просто открыла дверь и выставила, — объясняет мама. — На лестницу, куда же ещё. Это ж почти на моих глазах получилось. Не могла её видеть.

— А она придёт? — спросила Ася.

Она ещё всхлипывала, не могла так сразу остановиться.

— Куда она денется, — объясняет мама. — Залезла небось на чердак и отсиживается теперь. Тоже ведь понимает, что сделала! Она же сообразительная…

— А вдруг на улицу выскочит?

Ася спросила и сама испугалась. На улице Мария-Антуанетта сразу может пропасть! Её каждый возьмёт. Она ж чистокровно-сиамская, не какая-нибудь.

— Придётся искать, — согласился папа.

На лестнице Марии-Антуанетты уже не было.

Во все квартиры звонили — нет, никто не видел.

Тогда папа взял фонарик, и они с Асей полезли на чердак.

Туда, в самый дальний угол, и забилась Мария-Антуанетта. Под паутину. И молчала, как её ни кричали. Ася едва к ней подлезла. Поймала всё-таки наконец! И вдруг услышала, как у Марии-Антуанетты часто и больно колотится сердце. Вдруг именно ощутила — как больно! И тут, прижимая к себе Марию-Антуанетту, Ася вдруг почувствовала, что именно Туська, со своим этим дрожащим сердцем, ей сейчас ближе всех на свете. Наверное потому, что она тоже виновата. Хоть она и хищник! И Ася навсегда виновата, больше никто. Остальные тут ни при чём, даже папа с мамой…

Папа уже их звал, призывно мигая фонариком.

А Ася всё сидела, скорчившись в самом дальнем углу пыльного чердака, гладила Марию-Антуанетту и, глотая слёзы, как-то особенно скорбно и сиротливо чувствовала общую их с Туськой вину…

Потом уж папа их всё же оттуда вытащил.

А Мадам назавтра подарили знакомым тёти Веры по ветеринарной поликлинике, у которых был чечётка Жоржик. Но Мадам не обрадовалась этому Жоржику. Она была печальна, когда её дарили, и, наверное, всё думала о своем Паскале. Хотя не знала, к счастью, какая страшная участь его постигла. И кто в этом виноват. Асю она, по крайней мере, на прощанье дружелюбно клюнула в щеку. Ася так её и запомнила на всю жизнь — печальной, но дружелюбной…

Родство душ

Ася проснулась оттого, что где-то рядом поют. Проспала? Нет, будильник ещё не звенел. Это рядом, за стенкой.

Босиком побежала в большую комнату.

Уж Константин шарахнулся из-под двери и скрылся в ванной. Наверняка подслушивал. Он, вообще-то, музыкальный.

В большой комнате за пианино сидел папа, и руки его лихо бежали по клавишам. Пианино гремело. Папино лицо горделиво приподнято, будто он Сенатор. Редкие волосы, где ещё не лысина, разлохматились вольно и встали надо лбом дыбом. Во всей папиной фигуре за пианино была сейчас такая молодецкая удаль и широкий степной размах, что Ася обмерла на пороге.

Про «широкий степной размах» Ася недавно где-то читала…

Папа музыке никогда не учился. Он даже нот не знает. Просто садится за пианино и играет, что хочет. Когда-то в студенческом оркестре играл. Но никто не верит, что он не учился.

Близко за папиным плечом стоит тётя Кира из Мурманска. Вот это кто приехал! Тётей Кирой её всё равно никто не зовёт. Все — и Ася тоже — называют просто «Кирилл». «Высшая ступень родства душ», — как объясняет мама. Кирилл вроде сейчас стоит, но кажется, что она уже пустилась вприсядку. Или подпрыгнула до потолка. «Существует только в неустанном и неостановимом движении», — как мама объясняет. Как мячик! Её невозможно удержать. Только мячик круглый, а Кирилл — наоборот — тоненькая. У неё сейчас такой свеже-приподнятый вид, какой у Кирилла всегда бывает после бессонной ночи в поезде. На Кирилле блестящая юбка-колокольчик и кофточка, вся из кружев. Сама всё, конечно, сделала — юбку, кофточку, кружева и плетёный браслет на тонком запястье.

Кирилл толкает папу сзади рукой и требует:

— Юрка, голос!

Фингал сразу поднял голову. Но это же не ему!

Папа молодецки ударил по клавишам, и они с Кириллом запели:

Чего разлёгся, как паштет
На свежем бутерброде?!

— Стоп! — крикнул папа. — Таня, так?

— Всё равно, — мама машет рукой. — Пусть так…

Мама машет с усталым видом творца, которому всё теперь безразлично. Его творение всё равно уже оторвалось от его души и живёт теперь в большом мире по чужим и неуправляемым законам. А творцу остались только усталость и пустота.

— Может, лучше — «на тёплом»? — сомневается папа. — На тёплом бутерброде паштет как раз растекается. Простая логика!

Вечно этот папа в поэзии ищет логику.

— Ладно, — машет мама рукой. — Пускай…

От творца ничего уже не зависит.

— Голос! — требует Кирилл. — Юрка, голос!

Папа ударил по клавишам, и они с Кириллом запели: