Кутузов

Строительные работы велись в тяжелых условиях. Вспоминая это время, Суворов писал правителю канцелярии Потемкина П. И. Турчанинову в своем обычном, образном и афористичном стиле: «Я рыл Кубань от Черного моря в смежность Каспийского, под небесною кровлею, преуспел в один Великий пост утвердить сеть множественных крепостей, подобных мостдокским, не с худшим вкусом. Из двух моих в 700-х человеках работных армиев, строящих оные на носу вооруженных многолюдных варваров, среди непостоянной погоды и несказанных трудов, не было умершего и погиб один — невооруженный». Уже 19 марта Суворов мог донести Румянцеву, что «крепости и фельдшанцы по Кубани построились… с неожидаемым успехом. Они столько неодолимы черкесским поколениям по их вооружению, что становятся им совершенно уздою».

К апрелю 1778 года весь край неутомимостью Суворова был подробно обследован, огражден надежной линией укреплений и приведен в совершенное успокоение: набеги черкесов прекратились, ногайцы вернулись к своим мирным занятиям. В то же время в Крыму дела шли из рук вон плохо, виною чему была нераспорядительность Прозоровского, которого в конце концов уволили в двухгодичный отпуск. У Румянцева имелась одна кандидатура на это место: 23 марта фельдмаршал послал Суворову ордер о назначении его командующим Крымским корпусом, при этом кубанские войска оставались в его ведении.

По всему видно, что характер у великого полководца был не из легких: невзлюбив кого-либо, он не только сохранял свою неприязнь до конца, но и выказывал ее, невзирая на приличия, каждым своим шагом. Самолюбивый и не прощавший причиненного ему зла, он решил проучить бывшего своего начальника.

27 апреля Суворов появился в Бахчисарае, даже не оповестив об этом Прозоровского, у которого должен был принять корпус. Поджидавший его при реке Каче в своем лагере «генерал Сиречь» несколько раз уже осведомлялся, не приехал ли Суворов. Посланный Прозоровским в Бахчисарай дежурный генерал-майор Леонтьев встретил по дороге суворовского нарочного капитана Коробьина, который объявил, что его начальник болен и принять никого не может. Приехав с Леонтьевым в лагерь, Коробьин еще раз повторил данное ему приказание. Тогда Прозоровский поручил капитану узнать, в какой час Суворов примет его на другой день, но ответа не дождался. Все-таки он откомандировал в Бахчисарай своего адъютанта, который вернулся с совершенно неутешительными известиями: «больной» Суворов ужинает у русского резидента при бахчисарайском дворе Андрея Дмитриевича Константинова, а на следующий день собирается к Шагин-Гирею. Теперь только «генерал Сиречь» понял, что новый командующий намеренно уклоняется от свидания с ним. Он послал к Суворову с генералом Леонтьевым «необходимые для сдачи командования письма», а сам ночью выехал из Крыма, напоследок пожаловавшись Румянцеву.

Приняв корпус, Суворов, как и на Кубани, объехал и осмотрел построенные при Прозоровском полевые укрепления и, найдя их «изрядными», все же решил, что «не худо им быть посильнее». В самом Крыму было спокойно, зато на Ахтиарском, будущем Севастопольском, рейде все еще стояли турецкие суда. Для удобства наблюдения за турками и лучшего взаимодействия отрядов Суворов разделил весь Крымский полуостров на четыре территориальных района, выделив крупный внешний резерв — бригаду генерал-майора Ивана Вахтушевича Багратиона, расположившуюся к северу от Перекопа. Он с успехом применил и в Крыму опыт войны с конфедератами. Предупреждая возможность десанта, Суворов протянул по берегу линию постов, ввел сигнализацию между сухопутными войсками и флотилией, приказал обучить солдат распознаванию своих судов и турецких.

Надо было улучшить отношения с татарским населением и самим крымским ханом. Немалую помощь оказал Суворову Константинов. Он был давним знакомым генерал-поручика, крестил его дочь Наташу. Константинов хорошо знал обычаи и традиции татар, умел с ними ладить и втайне участвовал в откупах. Через него Суворов сблизился с ханом Крыма.

Дворец Шагин-Гирея в Бахчисарае охраняли верные ему бешлеи — постоянная гвардия, организованная на европейский манер. Проследовав во внутренние покои в сопровождении Константинова, генерал-поручик увидел тридцатилетнего хана, высокого, сухопарого, с приятными чертами лица. Он был одет в суконный костюм муфтия, но не запускал бороды, как того требовал обычай от ханов и духовных особ, а подстригал ее. В черных живых глазах его светился ум, речь была непринужденна и изящна.

Потомок Чингисхана, Шагин-Гирей был личностью незаурядной, получил образование в Венеции, хорошо знал итальянский, греческий, арабский и русский языки, писал стихи по-татарски и по-арабски. Посетив в 1771 году Петербург, он сумел очаровать Екатерину приветливостью и европейским лоском. Из Петербурга Шагин вернулся сторонником немедленных реформ по европейским образцам. Он уравнял проживающих в Крыму греков и армян с мусульманами, приказал выдать русских пленных и стал чеканить собственную серебряную и медную монету.