Кутузов

Глава тринадцатая 1812 ГОД

Назначение главнокомандующего

…Мне предстоит великое и весьма трудное поприще…

М. И. Кутузов

20 февраля 1812 года граф М. И. Голенищев-Кутузов отправил из Бухареста супруге письмо, из которого ясно, что его чувства уже доведены до отчаяния: «Не знаю, мой друг, как бы с тобою видеться. <…> Мне тошно, как я об вас и об внучатах вздумаю, многих и в лицо не знаю. Старость более всего требует домашнего утешения, а что я стар, то, право, чувствую. Детям благословение». Ту же самую мысль с уверенностью, что ратное поприще с честью завершено, он выразил в письме Екатерине Ильиничне от И марта 1812 года: «Ты, мой друг, пишешь об моем здоровии, то есть, что хвораю. Признаюсь, что в мои лета служба в поле тяжела, и не знаю, что делать. Впротчем, мне не удастся сделать и в десять лет такой кампании, как прошлая» ¹. И снова, при чтении этих строк, возникает чувство, что мы-то знаем о будущем больше, чем старый генерал: но Михаил Илларионович пока не подозревает, как он сам позже выразился, «по каким дорогам его судьба водить будет». Вопреки историографической традиции, видевшей в нем прежде всего ловкого царедворца, мы должны на основании документов констатировать факт, что генерал пока не то что до императорского двора, но до своего дома доехать не может. Он либо служит вдали от столицы, либо поправляет дела в своем имении, чтобы не пустить по миру семью, которую он разоряет своей же службой, сопряженной с бесконечными переездами. Поскольку адмирал П. В. Чичагов вручил ему рескрипт государя, загодя помеченный 9 апреля (как говорил Наполеон, «на известный случай»), то Кутузов понял, что его не ждали в Петербурге с обещанными «награждениями за знаменитые заслуги», потому что ему было известно, что Александр I уже выехал к армии на западную границу. В Северной столице тем временем «о графе Кутузове говорили различно: одни приписывали его смену внушениям графа Ланжерона, а другие жалобам какой-то тамошней знатной барыни». «Боюсь, допустят ли меня до Петербурга. Впрочем, кажется, что мне при армии делать нечего», — смиренно написал он жене, отправляясь в имение Горошки привычно пережидать немилость и опалу, «оттерпливаться», как написал их общий с Суворовым секретарь Е. Б. Фукс, до следующей надобности, масштаба которой он не представлял. Там, в Горошках, он и узнал о вторжении наполеоновских войск в Россию и об отступлении русской армии.