Однако в каком бы качестве ни мыслил князь Прозоровский использовать нового подчиненного, но донесение М. И. Кутузова графу Н. П. Румянцеву от 27 апреля о его „частной“ беседе с французским послом генералом О. Себастиани свидетельствует о том, что правительство имело и другие виды на его приезд к армии. Мы приводим выдержки из документа, отражающего интеллект, уровень познаний нашего героя в области географии, политики, права, раскрывающий его артистизм, сообразительность, быстроту реакции, знание психологии собеседника, которого ему необходимо втянуть в продолжительный разговор, чтобы получить нужную информацию: „Тон добродушия и откровенности, который я принял с начала разговора с послом, постепенно заставил и его сменить свои министерские ужимки на видимость военной прямоты; этот тон ободрил меня и позволил мне в полушутливом в полусерьезном разговоре закинуть несколько вопросов, кои были бы неуместны и неделикатны при встрече важной и преднамеренной, тем более, что я убеждал его всячески, что ничего не значу в делах политических, в которых полномочным лицом является сам фельдмаршал. Он не заставил тянуть себя за язык и начал с изложения необходимости существования Оттоманской империи для спокойствия Европы, подкрепляя это утверждение всеми доказательствами, применявшимися политиками, когда в Европе царило равновесие. Но эти неоспоримые аргументы сделались софизмами, лишенными смысла с тех пор, как мы увидели судьбу Германии, Италии, Испании, Португалии и др.
Отправляясь от этого первого положения, он хотел доказать мне, что наши собственные интересы не позволяют нам нарушить целостность этой империи с подгнившим телом, которое несомненно само развалится, но своим падением вызовет смятение и войны, быть может, на сто лет. Потому что, если вы, русские, — [говорил мне Себастиани], добьетесь позорного для Турции мира, вы низложите султана, все перевернете вверх дном, и как рассчитать, что тогда может получиться. Не делая прямых возражений на все эти вопросы, я ему совершенно просто заметил, что, как полагаю, Франция постарается предохранить себя от [этих] событий, округлившись за счет Семи островов, Долмации и пр. <…> Поговорив об Австрии, он распространился о статистическом состоянии России. По этому поводу он говорил о принципе — не вести бесполезных войн, как война в Персии, которую он назвал „войной из тщеславия“. На это я возразил ему, что я вполне убежден, что эта война с ее возникновения есть „война для безопасности“ не только для наших земель, прилегающих к Персии, но для всей нашей границы с народами Кавказа, которые могут быть двинуты против нас персами как хозяевами Грузии. Может быть, потом война и переменила свою цель, о чем мне неизвестно, — добавил я, — во всяком случае, она может доставить нам некоторые торговые преимущества на Каспии. При этом он вдруг спросил меня, что я думаю о слухах о войне на юго-востоке. Я простодушно признался, что кое-что читал в газетах, в которых подобные статьи помещаются только для того, чтобы прощупать общественное мнение и подготовить умы. „Ну, вот, — воскликнул он с восторгом, — вот вопрос, стоящий более, чем ваша торговлишка на Каспии, вот вопрос, который в первую очередь надо обсуждать обоим императорам совместно“. Покидая меня, сказал: „Мы не дипломаты, а генералы, и все, о чем мы говорили, не должно иметь последствий““ 29. Итак, с видом доброжелательного простодушия Кутузов выяснил позицию Франции как посредника на переговорах между Россией и Турцией, интересы Наполеона в этом регионе, наконец, его намерение вернуться к „юго-восточному проекту“, то есть к идее совместного похода в Индию для сокрушения британского могущества. Для российского правительства было совершенно очевидно, что рассчитывать на дипломатическую поддержку Франции в русско-турецком конфликте не приходится, поэтому почти весь 1808 год и прошел для „официальных сторон“ в бесплодных переговорах.