Кутузов

Глава десятая 1805 ГОД

Поход в Австрию

Оказавшись вне привычного образа жизни в своем имении Горошки на Волыни, пожалованном ему «незабвенной памяти Государыней Екатериной Алексеевной», генерал от инфантерии Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов пытался бороться с безденежьем и скукой, занимаясь домоводством. 19 апреля 1803 года он сообщал жене: «Об деньгах очень забочусь и, право, об вас думаю; слышал я, что продается какая-то книга в Петербурге об водяных коммуникациях. Сделай милость, пришли, мне здесь очень нужно, для того, что думаю весьма об коммерции»¹. «<…> Новым экономом я поныне очень доволен: он профессор, но дай Бог, чтобы у него было наполовину честности противу его ума, — делился он мыслями в письме супруге от 4 августа 1803 года. — А [с другой стороны] дурак и половины не сделает, что бы можно было сделать. Я три недели и больше никуда из своих границ не выезжал и завтра еду в один фольварк за 25 верст, где еще не бывал. Хлеб сняли, то есть рожь и пшеницу. Урожай хорош, пшеница в десять раз родилась, а рожь поменьше — обманули в посеве — меньше было засеяно, нежели показали, не то раскрали мужики у эконома. Как хлеб весь снимут, то приняться надобно за строения; нету не винницы порядочной, ни одной пивоварни — что здесь важный пункт, особливо в Райгородке. Винокурня будет порядочная <…>»². По-видимому, «человеколюбивого Александра» тронули финансовые претензии Кутузова, и он предоставил ему отпуск на год. Михаил Илларионович, чувствуя себя глубоко обиженным, сделал вид, что более не дорожит службой и намерен пробыть в отпуске столько, сколько потребуют его семейные дела: «<…> С Государем, кажется, нет недоразумения об моем отпуске для того, что я Ему при прощаньи доложил, что не знаю, как скоро нужды исправлю»³. Он гордо отбыл, по выражению Ж. де Местра, «пастись на травку», изображая из себя «рачительного хозяина», которому доставляло радость заводить винокурни, селитряный и пивоваренные заводы, продавать хлеб, пеньку и лес («Сейчас еду в Горошки и беру с собой одного торговца лесного. Может быть, решусь готовить корабельный лес»). Одним словом, он занимался тем, за что современные авторы, сторонники союза России с Наполеоном, упрекают все русское дворянство, настроенное в те годы на торговлю с жителями Туманного Альбиона. Но кому же еще можно было продавать сырье, необходимое при строительстве флота, как не первой морской державе, господствовавшей на морях, не только вопреки, но даже благодаря своему злейшему недругу — Франции? В торговых связях России и Великобритании напрямую были заинтересованы и французские промышленники, что академик Е. В. Тарле доказал в знаменитой монографии «Континентальная блокада», из которой приведем здесь лишь один факт: «Лионская торговая палата, побуждаемая не только фабрикантами шелковых материй, но и „всеми гражданами“ Лиона, докладывает (Наполеону, который, как всегда, был на войне. — Л. И.) в декабре 1806 г., что вследствие прекращений сношений с Россией положение города „становится все более и более критическим“. <…> Они извиняются, что нарушают общую радость, вызванную „невероятными успехами Его Величества“ в прусской войне, но оправдываются грозящими городу бедствиями. Потребление, как колониальных продуктов, так и вообще, сведено до минимума. Сбыт мануфактурных товаров крайне уменьшился вследствие прекращения заказов из России и из Германии»⁴. Лионские шелкопряды, как и виноделы, и многие другие французские промышленники, рассчитывали, как в дореволюционные времена, вернуться на рынок — в Россию. До заключения Тильзитского мира в 1807 году это было невозможно. «<…> Английское владычество на морях делало надежды на установление непосредственного торгового обмена между Францией и Россией весьма проблематичным. В Петербург (и Кронштадт) за 1802 год прибыло всего 986 торговых судов, и из них английских 477, а французских всего пять, по французским же данным»⁵. Когда же в 1807 году Россия и Франция, помирившись, объявили «континентальную блокаду» Англии, выяснилось: русские помещики должны были сначала продать свой товар англичанам, чтобы потом купить шелка лионских ткачей. В противном случае, у них просто не было на это денег. Обмен товарами, как это происходило с британцами, с французами был невозможен: российские «провенансы» не находили спроса в наполеоновской Франции. Нельзя без улыбки читать наивные утверждения некоторых наших авторов о том, что торговля с Англией была выгодна только русским помещикам, а о простом народе, как всегда, никто не думал. Не народ же покупал во Франции дорогие вина и наряжался в лионские шелка!