Кустодиев

Вскоре впервые приехавшего в Париж русского художника можно было встретить в расположенной на площади Сорбонны студии французского живописца Рене Менара. За умеренную плату всем желающим предоставлялась здесь возможность тренировать руку на этюдах обнаженной модели.

Сподвижник Дягилева по объединению «Мир искусства» Александр Бенуа, подолгу живший в Париже, был довольно близко знаком с Рене Менаром и уделил ему место в книге своих воспоминаний: «Очень эффектным я его помню на вернисаже, где еще издали можно было отличить в толпе его массивную фигуру и его высокий цилиндр среди обступавших его нарядных дам. Будучи очень красивым и видным мужчиной, он несомненно должен был пользоваться значительным успехом, однако если это и было так, то это не выражалось ни в разговоре, ни в том, как Менар держал себя с женщинами. На меня он производил скорее впечатление человека целомудренного, и возможно, что это качество лишало тех нагих особ, которыми он населял свои пейзажи, какой-то “эротической убедительности”» [113].

В это время, предшествующее первой русской революции, Сергей Дягилев еще и не помышлял о завоевании Парижа с помощью блистательного русского искусства, однако в столице Франции, как и в прежние годы, жили и учились кое-чему у французских коллег многочисленные русские художники и поэты. Почти одновременно с Кустодиевым сюда в очередной раз приезжает поэт и вскоре заявивший о себе как тонкий художественный критик Максимилиан Волошин. Поселившийся в мансарде, где когда-то жил знаменитый французский пейзажист Камиль Коро, Волошин, по собственным словам, оказался «весь с головой в живописи», и после приезда в Париж Маргариты Сабашниковой, будущей его жены, водит ее по музеям, церквям, мастерским художников.

Примерно тот же образ жизни, изучая несметные художественные сокровища Парижа, ведет в это время и Кустодиев, иногда выбираясь на экскурсии и совместно с женой. Возможно, где-то в музеях эти пары могли и встретиться, но друг друга они не знали, и знакомство не состоялось.

Начинающая художница, Сабашникова посещала студию Коларосси и работала в мастерской Люсьена Симона, «серьезного, — по ее оценке, — бретонского художника». Вечерами Волошин с Сабашниковой часто бывали в мастерской русской художницы-графика Елизаветы Кругликовой, где, вспоминала Сабашникова, «собирались художники чуть ли не всех стран мира. Там можно было увидеть испанские и грузинские танцы и услышать современных поэтов разных национальностей, читающих свои стихи…» [114].

Увы, и с Кругликовой Борис Михайлович познакомился значительно позднее и потому не довелось ему оценить ее парижское гостеприимство. Но зато посетил мастерскую уроженца России, осевшего в Париже скульптора Наума Аронсона и в несколько сеансов написал его выразительный портрет: скульптор запечатлен рядом с изваянными им мраморными головами.

Познакомиться в Париже с Аронсоном Кустодиеву, вероятно, посоветовал Дмитрий Стеллецкий. Работы Н. Л. Аронсона из мрамора и бронзы неоднократно выставлялись в Петербурге на Весенней академической выставке и отмечались критикой как удачные, наряду с портретами Кустодиева.

В одной из посвященных Аронсону статей, приуроченной к 20-летию его художественной деятельности, рассказывалось, как некогда на Северный вокзал Парижа прибыл восемнадцатилетний юноша, русский еврей, без гроша в кармане, без знакомств, плохо одетой, не знавший ни слова по-французски, лишь год проучившийся в рисовальной школе в Вильне, но мечтавший изучить ремесло скульптора в столице Франции. Он жил впроголодь, сумел поступить в Академию изящных искусств, но, не имея более средств, через полтора года был вынужден оставить учебу.

Однажды его нашли на бульваре Монпарнас — он лежал без чувств, на краю голодной смерти. Его подобрали и отвезли в больницу. История юноши попала в парижские газеты, и кое-кто принял участие в его судьбе. Постепенно Аронсон стал получать заказы и все увереннее заявлять о себе.

«Теперь, — говорилось в статье, — его мастерская полна. Тут величественная голова Данте… строгий лик Шопена, полное поэтического экстаза и безумного порыва наклоненное лицо Бетховена, точно живого, слушающего неведомые звуки своих божественных сонат. Тургенев, Толстой, и дети, дети без конца…» [115]

Цитируемая статья была опубликована в 1911 году, но и в 1904 году, когда Кустодиев писал портрет Аронсона, в России скульптор уже считался сложившимся мастером.

«От Парижа я в восторге», — пишет Кустодиев И. С. Куликову в первой половине февраля, но тут же оговаривается, что увиденные им выставки французских художников его разочаровали. Он напряженно работает. Помимо портрета Аронсона пишет несколько женских портретов (Жанны Кервилли, Луизы Кореей), этюды маслом и акварелью с видами Версаля, Булонского леса, собора Парижской Богоматери.

Рисует сынишку и счастливую мать. В этой, семейной, серии работ самой удачной, очень светлой по настроению и живописи, стала картина «Утро» — портрет жены, купающей в большом тазу уже заметно подросшего Кирилла.