Деревня Ефимов Ключ была какой-то не такой. Улицы отсутствовали, дома стояли как им было удобнее, в полной анархии, точно их рассыпали сверху горстью, без порядка и плана. Между домами желтели тропинки, вокруг трава, цветы, сирень. Сами дома походили на игрушки — маленькие, с ловкими ставнями, с резными наличниками, с фигурками и узорами, с обязательным балконцем под каждой крышей, с таким маленьким, на который могла выйти разве что кошка. Дома, выкрашенные в свой цвет, но вообще одинаковые, срубленные явно одной рукой. Возле каждого стояли обязательные вросшие в землю ворота, судя по глубине врастания, не открывавшиеся не один десяток лет, низенькие и очень косые заборы, меж которых блуждал мелкий скот, в основном курицы, гуси и козы, и парочка тяжелых индюков, мрачных, похожих на броненосцы. А на воротах сидели кошки, толстые, меховые, какие-то не совсем настоящие, в нашу сторону они и не посмотрели, очень гордые.
Ни грязи, ни людей, ни поленниц.
Во всех деревнях, где мне приходилось бывать, грязь присутствовала в обязательно-огромных количествах, поленницы громоздились до небес, люди тоже встречались. Здесь нет.
И тишина, и разговаривать не хотелось. Странно как…
Колодцы. Они попадались в неожиданных местах, глубоко вросшие в землю, черные, прогнившие. Я заглянул в один и обнаружил, что вода глубоко-глубоко, метров десять, не меньше, солнце проскользнуло мимо моего плеча…
В нос ударил затхлый болотный запах, почти вонь, резануло по глазам, я отпрыгнул в сторону.
— Загнили колодцы, — пояснил Капанидзе. — Давно уже. Вода замерла. Так что мы в ручье набираем.
— А почистить нельзя, что ли? — спросил Жмуркин.
Капанидзе пожал плечами. Ясно. Некому чистить. Пошагали дальше.
— Красиво тут у вас, — сказал Пятахин. — Просто курорт.
— У нас тут страус еще живет, — сказал Капанидзе. — Он…
— Страус — это да, — перебил Пятахин. — А у нас вот Жохова дьяволов вызывает, прикинь?
— Два года назад из Австралии привезли, — не заметил Капанидзе. — Страуса. Там у баб Тани дочка живет, в Австралии.
Страус из Австралии — это как раз в нашем духе.
— Зачем страус здесь? — не поняла Снежана.
— А зачем Жохова дьяволов вызывает? — спросил в ответ Капанидзе.
— Я не вызываю! — сказала Жохова.
— Понятно, — зевнул Капанидзе. — А страус для красоты, — объяснил он. — А потом, он от волков хорошо защищает.
— От волков? — нахмурился Жмуркин.
— Ага. У страуса очень сильно развито чувство территории — он же птенцов всегда обороняет. А в Африке не волки, в Африке гиены, львы, крокодилы…
Капанидзе щелкнул зубами.
— Страус — лучше всякой овчарки, — сказал он. — В январе тут у нас стая мимо проходила — так Прошка как их услышал, как выскочил из стойла, как кинулся! Двух волков затоптал, а одному башку клювом проломил. Во!
Я представил себе сторожевого страуса Прошку. Наверное, в этом имелся смысл. Сторожевые страусы, боевые удавы, специально обученный вомбат — наверняка вомбат очень смертельное животное. Чем еще тешиться простому русскому человеку Капанидзе в глуши, собственно? Ничего удивительного.
— Он у нас на вольном содержании, — продолжал рассказывать про страуса Капанидзе. — То есть он летом сам по себе — ходит туда, ходит сюда, жир нагуливает, а зимой у бабки Сони в сарае сидит. От него вообще одна польза — гуано…
— О! — вмешался Пятахин. — У нас многие ценят гуано, правда, Жохова?
— Сдохни три раза, — ответила Жохова.
— Тут разводят страусов? — спросила Александра.
— Видимо, — пожал я плечами. — У нас что только не разводят. Тут уж ничего не поделаешь.
— Потом перо, — невозмутимо рассказывал Капанидзе. — У него отличные перья, каждое двадцать долларов стоит…
— Может, тебе тоже страуса завести, а, Иустинья? — спросил Пятахин.
Жохова высморкалась.
— Вообще-то мы ему теперь страусиху хотим купить, — сказал Капанидзе. — Чтобы Прошке не скучно было. А вообще-то здесь хорошо. Баба Валя варит отличный квас, а в реке водятся настоящие лобстеры.
— Раки, — уточнил Жмуркин.
— Нет, лобстеры. Они размером с кошку!
Страус на вольном содержании — это сильно, забил трех волков, в реке лобстеры, а клубника у бабы Сани размером с кулак…
— С два кулака размером! — Капанидзе потряс кулаками. — С два!
— Кстати, а как тебя зовут? — спросила Снежана.
— Давид. Капанидзе.
Так мы познакомились с Капанидзе, потомком грузинских князей и одновременно викингов, будущим полярником, ценителем малиновых пенок и черемуховой пастилы. А еще он почти до середины знал наизусть «Евгения Онегина», а над второй половиной как раз сейчас работал.
— А я про «Мцыри» в детстве учил, — похвастался Пятахин. — А Жохова…
— Вот и пришли уже, — сказал Капанидзе. — Ваш барак.
Прозвучало оптимистично.
Хотя барак оказался отнюдь не бараком, а вполне себе нормальным большим одноэтажным домом, бревенчатым, старым, но неплохо сохранившимся, со стеклами, с мостками, с веселыми кирпичными трубами, торчащими над крышей. То есть жить решительно можно. Капанидзе достал из-под крыши ключ и впустил нас внутрь.