Курсом зюйд

Убийца всё же был неосторожен и оставил след. Совершил малюсенькую ошибку, но и её ему не стоило делать, с учётом того, кто шёл по следу. Дело в том, что под телом матроса, у самого края пирса, обнаружились два клочка бумаги, словно кто-то разорвал на кусочки некую записку и бросил обрывки в воду, да не углядел в темноте — парочка бумажек осталась на досках. А после их скрыл от взгляда убийцы труп жертвы. Значит, уничтожение записки предшествовало убийству, иначе бумажные клочки не нашлись бы под телом. На уликах остались несколько рукописных букв с модными нынче завитушками. Прочесть или хотя бы догадаться, в какие слова они входили, было решительно невозможно. Но если обнаружится бумага, исписанная точно таким же почерком, то это уже железная улика.

Найти бы ещё эту бумагу…

Обрывки он к делу, конечно, приобщил. Но прежде и сам постарался как следует запомнить особенности тех нескольких буковок, что достались ему в качестве добычи, и Ерёме дал поглядеть. Тот только начинал постигать грамоту, да и то лишь русскую, но «срисовал» всё в лучшем виде.

Неожиданная мысль заставила Юрия вполголоса обозвать себя придурком. Ведь у него под рукой есть люди, имеющие почти неограниченный доступ к различного рода переписке с иностранцами. Причём, на зрительную память эти люди никогда не жаловались.

2

— Ты меня, конечно, прости, Юра, но не офигел ли ты ненароком? Куда тебе доступ дать? Может, сразу в кабинет канцлера или в архивы? — у Кати даже возмущение выглядело ровным и спокойным.

— Я не говорю — мол, пусти меня дипломатическую переписку почитать, — терпеливо повторил следователь. — Если хочешь, могу пойти на должностной проступок и дать тебе поглядеть на те обрывки. Хочешь — как свидетеля тебя в дело впишу, тогда покажу их на законном основании. Но у меня чуйка — мы близко.

— Ладно, уговорил, — сдалась госпожа Меркулова, тяжело поднимаясь со стула — живот уже заметно мешал ей двигаться с прежней быстротой и ловкостью. — Мне как, запомнить, или можно на смарт сфоткать?

— Если у тебя с собой заряженный смарт, это вообще идеально.

Катя сфотографировала два клочка бумаги во всех видах и со всех сторон. При этом у неё тоже возникло странное ощущение — будто начертания буковок смутно знакомы. Потому она не стала развивать тему и, заверив однополчанина, что пересмотрит доступную корреспонденцию и сообщит о результатах, попросила всё-таки покинуть здание Иностранной коллегии. А то секретари будут косо смотреть: мол, зачем следователь приходил. Что Гавриле Ивановичу доложат — это к бабке не ходи, так что ей и без того предстоял вызов к канцлеру «на ковёр». Головкин не любил, когда другие ведомства совали нос в его епархию.

Когда у неё не было точных данных, а только смутные подозрения, Катя крайне редко сразу принималась за дело. Просто знала одну особенность своей памяти: если что-то не вспоминается моментально, надо заняться чем-то другим. Тогда мозг начнёт обрабатывать полученные данные «в фоновом режиме», и достаточно будет лёгкого толчка, чтобы он выдал искомый результат. А заняться было чем.

Австрийский канцлер двора, Филипп Людвиг Венцель фон Зинцендорф, представлявший свою империю в Копенгагене на переговорах, вёл с ней, представительницей русского царя, активную переписку. Речь шла, ни много ни мало, о военно-политическом союзе против Османской империи, ибо австрийцы, во-первых, всерьёз опасались войны на два фронта, а во-вторых, были вовсе не прочь отхватить себе хороший кусок Польши. А делить Польшу без участия изрядно усилившейся России… Знаете, бывают вещи более идиотские, но немного. В Вене на данный момент идиотов не наблюдалось. Конечно, для них было бы идеально, чтобы османы напали именно на Россию, а в это время Священная Римская империя германской нации, успевшая хорошо поколотить французов в Италии, начала бы наводить свои порядки в раздираемой междоусобицей Польше. Но поскольку идеал недостижим, фон Зинцендорф заваливал Петербург своей эпистолярией. Это направление как раз и вела госпожа Меркулова. Однако на этот раз написал не кто-нибудь, а сам канцлер империи.