Курс на юг

Сережа вежливо согласился. Сам он был не слишком религиозен, но знал, что обитатели Южноамериканского континента относятся к своему католичеству чрезвычайно серьезно.

И… язык мой – враг мой! Дернул же нечистый на прощание задать вопрос:

– Известен ли сеньору коменданту некий лейтенант Родриго Гальвес, состоящий в настоящее время на службе в перуанском флоте?

Лицо собеседника сразу закаменело. К Сережиному удивлению, он не пустился в расспросы, вполне простительные в подобной ситуации, а лишь подтвердил: да, Родриго на самом деле его младший брат, но, к сожалению, они прервали всякие отношения, даже переписку прекратили. Война? Нет, это случилось раньше, тут обстоятельства сугубо семейные, к политике не имеющие отношения, и, с позволения сеньора оficial ruso, он не хотел бы обсуждать этот щекотливый вопрос…

«Вот и использовал шанс… – уныло рассуждал Сережа, шагая в сопровождении усатого стража к своей келье. – Физиономист из меня никудышный, как и знаток человеческих душ. Поди пойми теперь: усугубил я свое положение упоминанием брата коменданта или наоборот?»

Но к чему сейчас гадать? До Рождества считаные дни, а там после нескольких рюмок чего-нибудь покрепче можно будет вернуться к этой щекотливой теме.

Уже на пороге своего узилища он обернулся и заметил мелькнувшую возле дома коменданта женскую фигуру. Скорее даже девичью, легкую, стройную, в богатой шелковой накидке, какая вряд ли по карману жене гарнизонного сержанта или каптенармуса.

– Кто это такая, амиго? – поинтересовался он у сопровождающего. – Что-то раньше я ее здесь не замечал…

– Так это ж сеньорита Ачива, племянница коменданта! – ответил тот. – Она редко выходит, все больше дома сидит или по окрестностям гуляет с дуэньей. Видите, та тощая жердь, вся в черном?

Сережа пригляделся: действительно, за девушкой следовала высокая, сухопарая дама неопределенных лет в черной кружевной мантилье.

– А что за имя такое странное – Ачива?

– На языке племени мапуче Ачива означает «несущая свет», – охотно пояснил усач. – Светлячок, если по-нашему. Так-то ее зовут Мария-Эстебания. Матушка Ачивы была наполовину индианка, как и ее родная сестра, супруга нашего коменданта. Лет десять назад матушка Ачивы померла, и тетка взяла над девочкой опеку, годков-то ей тогда было всего ничего, пять или шесть. А после того как и комендантша отдала Богу душу три года назад, Ачиву воспитывает дядя, то есть дон Гальвес.

– А с чего это ты, братец, так осведомлен в семейных делах коменданта? – спросил Сережа, провождая взглядом очаровательную (расстояние не помешало это разглядеть!) сеньору Ачиву.

Сержант пожал плечами.

– Я состою при крепости еще с прошлой войны, сеньор сapitán de fragata. Все знаю, кто как живет, кто чем дышит.

И он, лязгнув ключом, отпер крепкую, окованную железом дверь Сережиной кельи.

Декабрь 1879 г.

На рейде Вальпараисо

Глубокая ночь

Жесткая рука зажала барону рот, и сразу его ударили сзади под колени – не слишком сильно, но этого хватило, чтобы ноги подкосились, и он повалился на палубу. Но руки – уверенные, крепкие – не дали пленнику упасть лицом вниз.

– Спокойно, Гревочка, не шуми… – раздался шепот.

Ладонь, зажимающая губы, исчезла. Барон выругался и обернулся.

– Веня, ну ты и…

– Тихо ты, баронессу разбудишь! – Остелецкий помог приятелю подняться. – Уж извини, брат: после того как пропал твой посыльный, с «Луизы-Марии» целый день глаз не сводят, так что пришлось нанести поздний визит.

Плеснула вода, что-то негромко стукнуло в борт. Барон перегнулся через леер – в воде медленно перемещались размытые тени, окруженные ореолом ярко-зеленого свечения. Формой они напоминали огромных лягушек.

– Чего встал? Бросай конец! – зашипел Остелецкий. – Неровен час, заметит кто…

Греве заозирался, сорвал с кофель-нагельной планки бухту тонкого каната и швырнул за борт.

– Полезай, братцы! – крикнул шепотом Остелецкий и подал руку человеку, карабкающемуся по канату.

Тот неуклюже перебрался через леера и громко хлопнул ногами о палубу. Барон пригляделся и понял, что стало причиной неловкости: на ногах у гостя красовались необычные приспособления, нечто вроде штырей длиной не меньше фута, прикрепленных ремнями к щиколоткам. Между штырями находились перепонки из тонкой кожи.

– Это что, и есть ваши знаменитые водолапти?

– Они самые, – кивнул Вениамин. – Милое дело: и плывешь вдвое быстрее, и сил меньше уходит.

– Полезная выдумка… – Барон повертел в руках водолапоть, переданный ему Остелецким. – С такими можно ночью тихонько подплыть к броненосцу с миной на привязи. И вахтенные ни пса не заметят, не то что шлюпку или паровой катер!

– Думали уже! – отозвался Остелецкий. – Изобретатель сего приспособления как раз и собирался применить его на Дунае, чтобы взрывать турецкие речные мониторы и канонерки. Тогда не сложилось, а мы вот попробуем…

Еще одна тень вскарабкалась по канату. Остелецкий протянул «пластуну» руку, помогая перебраться через борт.

– Кстати, вот он, наш Леонардо, прошу любить и жаловать!

– Почему Леонардо? – удивился Греве.