Курс молодого бойца

щеголял в крутых джинсах от какого-то голубоватого модельера и

клѐвой куртке, наполовину состоящей из заклѐпок и молний. Попутно с

разглядыванием окружающего народа он слушал плеер, включенный на

полную громкость. Вникать в отстойную военную ахинею ему было

влом.

– Медведев! ! – ещѐ раз выкрикнул офицер, добавив громкости.

Но перекричать плеер не смог. В толпе колыхнулось

любопытство. Стоять без дела в пустом дворе военкомата всем давно

надоело. Поэтому граждане призывники включились в процесс поиска,

оглядывая соседей. Мишка кожей уловил нездоровые вибрации

коллектива и на всякий случай потянул из одного уха наушник.

– МЕД-ВЕ-ДЕВ! ! – рявкнул офицер, наливаясь суровым военным

энтузиазмом.

Мишка подпрыгнул от неожиданности.

– А?. Явился! – поспешно буркнул он.

Народу его реакция понравилась: по толпе прошѐлся хохоток.

Процесс учѐта двинулся дальше.

11

– Филиппенко!

– Я!

– Ходоков!

– Здесь!

– Соколов!.

Зрителям, толпящимся за забором, однообразие тоже надоело.

Заплаканная девчушка звонко крикнула в направлении строя:

– Серѐ-ѐ-ѐжа! Фигня эта армия! Я всѐ равно буду тебя ждать,

слышишь?!

Оптимистка исчезла за бетонной оградой. Офицер осѐкся,

наливаясь гневом. В этой жизни, кроме армии, у него ничего святого не

было. И сносить нападки на неѐ он не желал.

– Та-ак! Чья баба? – рыкнул офицер.

Ни черта хорошего его стремительно краснеющее лицо в обмен

на откровенность не обещало. Народ промолчал, решив не спешить.

Офицер продолжил поиски идиотов:

– Я спрашиваю, чья баба сказала, что армия – это фигня?!

Идиоты прятались. Но для их выявления хитропопая армейская

психология имела свои тонкие методики. По двору пошѐл гулять

мощный угрожающий бас:

– Значит, так! Если я сейчас же не узнаю, чья это баба… То все

Сергеи у меня… Пойдут служить в морфлот! !

В радиорубке тихо звучал марш «Прощание славянки». Напротив

очень крепкой и очень древней аппаратуры сидел сержант. Он мирно

дремал в старом продавленном кресле, положив ноги на стол. Ему

снился долгожданный дембель. Но тут, на самом интересном месте,

дверь открылась. В рубку ввалился Хворостюк.

Капитан Хворостюк в военном комиссариате отвечал за всѐ. В том

числе и за радиорубку. Служба была непростая. Поэтому Хворостюк

постоянно что-нибудь жевал, восполняя силы. От этого лицо его

12

неуклонно росло. Вот такая вот интересная взаимосвязь: служба

трудная – морда широкая… Он аппетитно грыз большое зелѐное яблоко.

Сержант приоткрыл глаза и лениво проводил взглядом в последний

путь кусок фрукта, канувший в капитанский рот. Хворостюк устало

плюхнулся на стул – тот жалобно треснул, но выдержал. Сержант

разочарованно вздохнул. Капитан неодобрительно проворчал:

– Ковалѐв… Ты бы хоть ноги убрал со стола, что ли, когда я

вхожу? У тебя дембель через неделю, а не завтра.

Сержант нехотя снял ноги со стола и произнѐс:

– Извините, товарищ капитан…

Благодаря виртуозному исполнению фраза прозвучала как: «Иди

ты в жопу!» Но Хворостюк доедал яблоко. В такие моменты всѐ

остальное его не интересовало. Капитан медленно осмотрел рубку и

деловито обсосал огрызок, завершая приѐм витаминов. В паузах между

блюдами он любил поговорить.

– Слушай, Ковалѐв… А чѐ, как призыв, так сразу «Марш

славянки»? – задумчиво протянул он.

Сержанту умней капитана быть не полагалось. Он пожал

плечами, искренне надеясь, что начальство исчезнет в поисках другого

собеседника:

– Не знаю, товарищ капитан… Традиция.

Но Хворостюк никуда не исчез. Ему нравилось беседовать с

личным составом. Особенно руководить.

– Мне эта традиция вот уже где за десять лет! – Он провѐл себе по

горлу пухлой рукой. – У тебя другая какая-нибудь музыка есть?

Творческий поиск капитана сержанту Ковалѐву за два года надоел

хуже перловки. Но до дембеля действительно оставалась ещѐ целая

неделя. Он обречѐнно кивнул, вставляя новую кассету:

– Конечно! Сейчас поищем… – Древняя аппаратура разразилась

бойкой зарубежной эстрадой.

Хворостюк достал спичку и неторопливо поковырялся в зубах.

Ритмичные звуки из репродуктора ему понравились.

13

– Слушай, Ковалѐв, а кто это поѐт? – поинтересовался он.

– Бони Эм, товарищ капитан… Вы что, не узнали? – ответил тот.

Ответ не менялся третий месяц. Обычно Хворостюк в меломаны

не лез, полагаясь на вкус сержанта. Но после яблока душа его требовала

чего-то… Фиг знает чего…

– Да-а, за этой вашей современной музыкой хрен уследишь… –

махнул он рукой. – А давай-ка что-нибудь поромантичнее?!

Через минуту из динамика грянул тяжѐлый рок. Для

непосвящѐнного похожий на концерт под гитару бешеной собаки.

Ковалѐв вопросительно глянул на капитана. Тот «тяжѐлый металл»

воспринял с сомнением:

– Это что, называется «поромантичнее»?

– Ну да. Как вы и просили. Группа «Рамштайн». Песня про маму.

«Мутер».

Хворостюк прислушался к гремящим аккордам и с подозрением

спросил:

– А на каком это языке?

– На немецком.