Куриный Бог (сборник)

Фома, не сдержавшись, ойкнул, и кэлпи ладонью лениво ударил его по шее. Получилось очень больно.

— Пусти, гад! — Фома дернул веревку.

Тогда кэлпи еще раз ударил его. Фома сглотнул слезы; боль — не главное, главное — унижение. Его били сверстники в школе, но ни разу — взрослые. Ну, отец иногда мог дать ему подзатыльник. Кэлпи посягнул на то, что раньше принадлежало только отцу, — на право хорошенько стукнуть его, Фому.

— Мы положили четверых, — прошипел кэлпи, — из-за тебя… Только попробуй пикнуть, ты, маленькое бледное дерьмо.

И Фома понял. Этот шум по кустам… тревожные голоса чужаков… Его все-таки нашли! Его сейчас спасут.

— Папа! — крикнул он, прежде чем кэлпи успел зажать ему рот ладонью. Фома изворачивался, пытаясь вонзить в чужую руку мелкие острые зубы, но ладонь, как известно, укусить практически невозможно.

Еще один кэлпи бесшумно возник перед ним. Во мраке он казался черным, серебряные глаза сверкали, как два зеркальца.

— Пусти его, — сказал этот кэлпи и махнул рукой.

Веревка упала на землю, и кэлпи, намотав конец себе на руку, поволок Фому прочь от костра. Фома упирался, а кэлпи что-то кричал на своем языке, и Фома его не понимал.

А потом кэлпи закричал еще, и Фома понял.

— Стойте! — кричал кэлпи. Он поднял руку с обрывком веревки, заставив Фому дернуться и встать на цыпочки. — Вот… вот он… У нас бард!

Кто-то из темных зарослей прокричал что-то в ответ, и кэлпи ответил:

— Да, мы говорим на их языке! Потому что это язык нашего барда! Потому что у нас теперь есть бард! Вот он! Смотрите!

Он еще выше поднял руку, Фома покачивался с воздетой рукой, охваченной веревочной петлей, — точь-в-точь марионетка в кукольном театре.

— Мы отступники?! — кричал кэлпи, размахивая рукой, и плясала серебряная рыбка у него в волосах. — Это вы отступники! Мы соблюдаем закон! Мы воюем честно! У нас есть бард. А у вас нет!

Он смолк, и наступило молчание. Потом из зарослей что-то сказали, звонко и насмешливо. Фома понял, что сказанное относилось лично к нему.

— Нет! — в голосе кэлпи Фома уловил чрезмерную напряженную уверенность. — Он может! Он еще молод, но он может! Сейчас он покажет вам! Мы покажем вам!

Он обернулся к Фоме, опустил руку, и Фома тоже опустил руку, которую высокий кэлпи чуть не вывихнул из сустава.

— Пой! — он глядел на Фому почти умоляюще.

Фома сглотнул и ничего не ответил. Тот, в кустах, злорадно рассмеялся и снова сказал что-то непонятное.

Серебряная рыбка в волосах кэлпи прыгнула, и чужая рука ударила Фому по лицу. Голова мотнулась, рот наполнился соленой кровью. Он упал бы, но сволочной кэлпи вновь вздернул его в воздух и поставил на ноги.

— Пой! — прошипел он.

— Я не… — Фома сглотнул слезы и скопившуюся во рту кровь.

— Пой!

— Сволочи, — всхлипнул Фома, — грязные зеленые твари. Ваши братья — жабы, ваши матери — змеи… И крысы! Водяные крысы! Трусы, падлы, нападаете на мирных людей! Мой папа все равно найдет вас, и убьет вас, и повесит на деревьях… и вы будете висеть, как гнилые плоды, ваши гнилые хари будут клевать птицы, ваши паскудные глаза будут клевать птицы, вы…

Сзади, бесшумные и страшные, подошли кэлпи, у каждого в руках смертоносный самострел. Они стояли плечом к плечу, и Фома, корчась на растянутой веревке, в кровь раздирающей запястье, продолжал выкрикивать проклятия. И вдруг понял, что кричит он один. Все остальные молчали. Напротив, в зарослях, молчали тоже. Потом кусты раздвинулись.

Высокий кэлпи, нагнувшись, положил свой самострел на землю. Потом повернулся, крикнул что-то и вновь нырнул в заросли. Крик отразился от водной глади, запрыгал по воде, как мячик, потом — шуршание и плеск от движения рассекающей камыши лодки.

— Гады, — плакал Фома, трясясь и опускаясь на землю, — гады, паскуды, нелюди…

Никто его не держал.

Небо стремительно светлело, а над водой собрался туман, отчего скользящие лодки были похожи на мутные отражения в старом зеркале. Начинался новый день…

— Все равно, — плакал Фома, и печальная рассветная птица в камышах вторила ему, — все равно… я не буду петь для вас!

— Ты поешь не для нас, — сказал высокий кэлпи, — барды поют для всех. Они поют о храбрости врагов — и мы чтим врагов. Они поют о трусости друзей — и друзья становятся храбрее. Бард — не оружие в руке воина. Бард — зеркало, в котором мы видим себя. Ты поможешь нам стать лучше.

— Я не буду помогать вам! Никогда! — Фома вскочил и, оступаясь на песчаных осыпях, бросился к воде. Холодный песок налип на ладони, на мокрые щеки.

Кэлпи не двинулись с места.

Вода оказалась неожиданно теплой, руки и ноги просвечивали сквозь нее, как белые рыбки.

Кэлпи продолжали сидеть у прогоревшего костра, тихо о чем-то переговариваясь. Они не делали никаких попыток остановить его. Плыть оказалось неожиданно легко, вода, плеснувшая в приоткрытый рот, была тихой и солоноватой, как слезы.