Куриный Бог (сборник)

Таинственный замок был окружен тоненькими голыми деревцами и казался совсем темным. Отчетливо пахло мокрой землей и почему-то грибами. Ерунда, откуда в городе грибы!

— Что вы! Я тут работаю. А вы думали, я вас домой зову? Я дежурю сегодня ночью.

— А… собака?

— Что же ему одному дома сидеть? А начальство не против. — Она помолчала. — Потом, все-таки не так страшно. Я вроде и недалеко живу, но когда идешь вот так, по темени… Я его специально завела, когда на эту работу устроилась.

Артемий Михайлович немного расслабился. Она вовсе не нимфоманка какая-нибудь, просто ей скучно на дежурстве. Это совсем другое дело.

— А… кем вы работаете?

— Это с медициной связано.

— Я тоже, — обрадовался он и тут же смутился, потому что обычно стеснялся говорить посторонним людям про кожвендиспансер. Но если она тоже по медицинской линии… тогда, конечно, другое дело. Странно, что в медицинское учреждение пускают собаку.

Тем временем они подошли к украшенному кружевным жестяным козырьком крылечку замка, и она, отпустив на минуту руку Артемия Михайловича, нажала на звонок.

— А… там кто-то есть?

— Сторож.

Это хорошо, что там есть сторож? Или плохо? Надо посидеть минут десять для приличия и уйти. Может, спросить у нее телефон? Как вообще в таких ситуациях поступают? Как-то ведь знакомятся люди, почему он никогда…

За дверью послышались шаркающие шаги, потом она распахнулась — огромный человек в белом халате, заляпанном чем-то бурым и чем-то желтым, встал на пороге. Лицо у него было желтое, перекошенное, резиновое, и это желтое, мертвое лицо выдавило из щели рта:

— Добро пожаловать!

Артемий Михайлович попятился, но сзади напирала женщина, цепко держа его за локоть, и когда он обернулся, то ли чтобы оттолкнуть ее, то ли попросить чтобы отпустила, увидел закатившиеся глаза, и блестевшие в свете тусклой лампочки полоски белков, и оскаленные зубы. Увидел отсвечивающие красным глаза черной собаки и табличку «Судмедэкспертморг» у входа.

В отчаянии он взмахнул свободной рукой. Камень, который он по-прежнему судорожно сжимал, как талисман, вырвался и ударил женщину в щеку. Она охнула и выпустила его локоть. По скуле потекла струйка крови. Собака рвалась с поводка и хрипела, но Артемий Михайлович уже спрыгнул с крыльца и, коротко, как заяц, взвизгнув, понесся прочь от страшного места, от здания с башенками, от темного переулка, от подземного моря, где слепые неведомые создания спят и смотрят страшные сны, от огромных человекоподобных роботов-трансформеров, слепо бродящих по ночным пустырям.

— Дурак! — крикнула ему в спину женщина, держась за разбитое лицо. — Мы пошутили! Дурак!

Но он уже этого не слышал.

* * *

Полгода спустя, в марте, в чужой квартире, где отсвечивал в столешнице только что принесенный желтый букет и шипела открытая бутылка шампанского, Артемий Михайлович сидел на полу, уткнувшись в колени незнакомой нам женщины, и плакал. Он только что сделал предложение, и ему было одновременно и страшно, и грустно, и весело. А женщина думала, что вот он, конечно, не красавец и зануда, но мужья из зануд обычно получаются хорошие, хотя и скучные, а время ее уходит, и вообще, он симпатичный и добрый, и как хорошо, что у него нет родственников и можно сдавать одну квартиру, только надо подумать, какую — его или ее, а сама гладила его по голове и говорила:

— Ну что ты?.. Ну что ты?.. Все хорошо. Я тебя люблю. Все хорошо.

Добро пожаловать в нашу прекрасную страну!

Вочереди на паспортный контроль перед ней стояли две девушки, немногим старше, но сами по себе, без родителей, стройные и длинноногие, приплясывали под музыку в наушниках, каждая под свою, и вещей всего ничего — чемоданчик с ручкой и на колесах у одной, стильный рюкзачок у другой…

Почему одних отпускают без родителей, других — нет? И вообще, почему одни — такие, а другие — совсем не такие?

Она исподтишка дала пинка тяжеленной сумке, которую мать побоялась сдавать в багаж, и отвернулась, но тут же уперлась взглядом в раздраженное отцовское лицо. Столько денег угрохать, явственно читалось в его глазах, два года не ездить к морю и ради чего? Они же нас унижают! Будь мы какие-нибудь американцы, нас бы пропустили вон в тот коридор, где безвизовый въезд, а тут стой, как будто второй сорт…

Она знала, что за это унижение отца расплатится мать — мелкими придирками по любому поводу. А мать отыграется на ней, ведь не на своем же любимом Пасике… Называют пацана, словно он кот какой-нибудь, и потом еще чего-то хотят от него.

Это вообще нормально — ненавидеть и презирать своих родителей?

На бетонном полу линии, желтые и красные, обозначали призрачные коридоры, очередь продвигалась медленно, за красную запретную черту пускали по одному, мать замешкалась, отец прикрикнул на нее, чиновник сделал отцу замечание, отец хотел огрызнуться, потом передумал. Чиновник был иностранцем, да еще и начальством, а отец робел перед теми и другими, хотя старался этого не показывать.