Курьерская: Багиров

Прежде Гриша отвечал «всё нормально». То есть врал. В день, когда Катя сбежала в слезах, вскоре пришёл её отец. Он сказал – «… больше по поводу тебя, сливной бачок (за однорукость), больше не капнет ни единая её слезинка». И сделал наказ: если Гриша хоть раз ещё её тронет, позвонит или даже напишет, значит слов не понимает, и будет придумано заявление в полицию. Весьма между тем обоснованное и по-человечески справедливое. Гриша смотрел ему в спину и проклинал, но самое обидное, что был с ним согласен.

Все два месяца Гриша держал в себе. В баре отговаривался и спокойно пил. Выпивал и вне бара – но, впрочем, несильно, без аварии. Он не рыдал и не страдал. Ему лишь было неприятно от себя. От того, как пресна, до блевотворности, его неумелая жизнь. Может, Катю он тоже не любил. Однако, ощущал перед ней вину. Он хотел извиниться по-настоящему, хоть в последний раз. С чувством, которое выпытал за два месяца. По работе тоже складывалось не лучшим образом. Гриша думал: «если я ещё лишусь работы, моя жизнь войдёт в фонд ЮНЕСКО как очередные руины».

– С годами чувствую себя всё меньше. – ответил Гриша. – Будто однажды расцвёл и с тех пор только скукоживаюсь…

– В чём дело, старик?

Гриша рассказал все обстоятельства.

– Ну и дела… – ответил Максим. – А Катюха-то которая у тебя девчонка по счёту?

– Вторая. Почему ты спрашиваешь?

– Ха, Екатерина вторая… Просрал императрицу…!

– Ты нас каламбурами не корми, – разрядил Богдан, – у меня на прошлой работе дежурил сотрудник газовой службы с метеоризмом…

– Это всё шутки. – сказал Максим. – Если серьёзно, не похож ты на человека, у которого дважды за всю историю. Посимпатичнее меня будешь… Согласись же? – он толкнул Богдана.

– Ты вообще урод… – отозвался тот.

– Что-то тебе уготовано! – говорил Максим. – Увидишь! Третья будет настоящая императрица. – он поднял бокал. – За царский рот! – все ударились.

– Спасибо на добром слове. – отозвался Гриша.

– Что делать будешь дальше? – спрашивал Максим.

– Я без женщины теперь не могу. – ответил он. – Согласен на любые отношения…

– Ты охренел! – Максим аж ударил ладонью по столу. – Не говори так никогда, понял? – он посерьёзнел. – Знаешь что такое «любые отношения»? Это значит, по низу рынка. Ты говоришь – «я согласен на худшее»! А себе врёшь, что любое. Урод ты, импотент или кто?

– Не уверен, что шибко лучше.

– Не уверен? Бывает! Но снимаешь мерки, считай принял судьбу. – сказал Максим. – Да, когда жизнь отшлёпала – вешают нос. Повесить нос даже логично. А пусть ты дурак! А ты наоборот! Завтра воскресенье. Сходи в центр и подкати к самой роскошной девоньке, будто у тебя лучше всех. Что теряешь?

– Зачем?! Это закончится понятно…

– Никакого унижения. Любой отказ – уже внимание. Парень во внимании красивых женщин – уже не тот, что «я согласен на худшее», а? Пусть и таком! Но внутренне ты всё поймёшь и засмеёшься! – говорил Максим. – А вдруг не отказ? С первого раза невозможно, ты не маэстро. А в десяти? В десяти возможно или нет? Отвечай…

– Возможно, наверно.

– То-то! Давай, старик! Не дуркуй. Держу за тебя кулачки. У тебя неделя. Если не пустишь нам слюну, ставишь поляну. По рукам?

– Чёрт с тобой! – ответил Гриша, будто с горки сиганул.

Они закрепили пари, и втроём крепко ударились кружками. У всех будто ни с чего поднялось настроение. Стоял вечер, но на улице было ещё светло. В тот же час Гриша создал в списке контактов папку – «женщины».

V.

Впрочем, на день следующий Гриша решил никуда не спешить. Времени – целая неделя… Он поехал увидеться со своим хорошим приятелем, Асланом. Они не виделись иной раз месяцами. Однако, встретившись, выходили на общий язык моментально.

Это был молодой парень ростом почти два метра и атлетичного сложения, с тонкими и лёгкими, птичьми костями. Несмотря, что он был высок и казался широк, весу в нём не набегало и 75-и килограмм. Играли, конечно, и тоненькие ножки. Стрижен под машинку, обородевший. Анекдотическое сочетание хамства и лёгкой формы синдрома Турретта. Игривое желание разобраться со всеми и каждым. У Аслана чаще тик, но доходило и до выкрика. Проявлялось это редко, обычно он ругался от души. Когда назревал очередной конфликт, он говорил, любя:

– Проблемки…

Чем занимался Аслан и ради чего жил – было объято мраком тайны. Или, скорее, деревенским туманом. Чтобы не ржаветь день ото дня, Аслан выходил на улицу и вёл себя вредно. Не упускал ни единой возможности вступить в доказательный разговор с незнакомыми людьми. Любимый конфликт Аслана – в дверях. Мало кто знает о правиле этикета «сначала выходят, потом заходят».

Если Аслан бывал в центре города, то обязательно ходил теми маршрутами, где на тротуары чаще всего влезал автомобилист. Когда Аслан тормозил собой очередного нарушителя, то отчитывал его, кроме прочего, за стариков и женщин с детьми, на которых ему самому было насрать. Угрожали ему постоянно, тем не менее, жил он, здравствуя, и скучал от своего замечательного, беззаботного здоровья. Затормозив однажды тротуарщика, он начал:

– Тебе на тротуаре не место.

– Слышь. – отозвалась жертва. – Ты зато, смотрю, лезешь бесстрашно.