Кумир

— В нашу первую брачную ночь он изнасиловал и затем избил меня. Руки и ноги у меня были в синяках и кровоподтеках, так что я не могла показаться на пляже. Во вторую ночь он повторил все сначала, а чтобы не слышно было криков, он сделал из моих трусиков кляп и заткнул мне рот. Но все равно наутро к нам явился заместитель директора отеля, чтобы узнать, в чем дело.

Манкузо так и замер.

— После возвращения в Хьюстон он продолжал измываться надо мной по три-четыре раза в неделю. Часто он привязывал мои лодыжки и запястья, заклеивал "скотчем" рот и насиловал до тех пор, пока не начиналось кровотечение. Под глазами у меня были синяки, лицо в кровоподтеках, поэтому я не смела появляться на людях.

Манкузо прочистил горло:

— Но почему вы не…

— И вот однажды вечером он позвал на ужин своего друга. После того как с едой было покончено, я поняла: муж хочет, чтобы я отдалась им обоим. Я не верила, что женщина способна на такое. Тогда он показал мне эти…

Она кивнула головой направо — туда, где на столике у стены, поверх стопки журналов, лежал перевязанный тесемкой пожелтевший конверт. Манкузо положил шляпу на саквояж, взял конверт, развязал тесемку и стал рассматривать находившиеся там фотографии.

— Когда я увидела эти фото, у меня началась истерика. Но она, казалось, их не только не испугала, но, наоборот, еще больше возбудила. Они связали меня. Избили. И по очереди стали насиловать. Час за часом. Всю ночь напролет.

Осторожно, словно боясь спугнуть бродящего во сне лунатика, Манкузо положил фотографии обратно.

— К утру у меня начался бред. Муж вызвал врача, мне дали успокоительное. Но я не переставала плакать. Неделю за неделей. В конце концов он позвал священника. Как только мы остались один на один, я во всем ему призналась. Но он отказывался мне верить. И я показала ему эти фотографии. Когда он их увидел, увидел мои синяки и кровоподтеки, то пошел к Терри и стал умолять его позволить мне обратиться к адвокату. Терри отказался. Священник настаивал — и тогда муж предложил, чтобы меня поместили сюда — в больницу кармелиток. После того как я пробыла здесь два года, суд сделал Терри моим душеприказчиком.— Харриет сделала паузу и заключила: — А фото я оставила у себя.

Манкузо молча встал.

— Сейчас, надеюсь, вы уедете в свой Вашингтон и оставите меня в покое?

— Да.— Он нагнулся, взял шляпу и саквояж.

— Мистер Манкузо…

— Да?

Какое-то мгновение казалось, что она наконец обернется к нему, но она так и не обернулась.

— Если вы… увидите Терри, то скажите: я его ПРОЩАЮ. Хорошо?

Манкузо немного постоял, глядя на отвернувшуюся от него женщину. Потом нахлобучил шляпу и твердо ответил:

— Нет.

14.30.

Катер двигался на север, прорезая волны залива. Салли и Росс сидели на стульях, прикрепленных к корме. На третьем стуле, привалившись спиной к рубке, сидел один из матросов, положив на колени двухстволку-дробовик. Он не спускал с них глаз, и Салли тоже не отрываясь глядела на него.

Это был совсем еще молодой парень, почти подросток. Плотного сложения, широкоплечий — типичный выходец из Центральной Америки. На его переднем зубе красовалась золотая коронка. Над верхней губой виднелся пушок, заменявший пока усы, а в черных узких глазках таилась ночная зоркость.

Катер приближался к району Эверглейдс [106]. Все дальше назад уплывали роскошные, розового камня, особняки с гипсовой лепкой и белыми ступенчатыми крышами. Все ближе надвигались на них заросли глициний, папоротника, платанов, доходя почти до поросшего камышом берега.

Салли почему-то вспомнился ржавый пароходик, который увозил ее на юг зимой 1970 года. Тогда Красный Крест подыскал для нес место медсестры в Санта-Амелиа на Рио-Коко. Это был самый удаленный от границы с Сальвадором район Гондураса. И главное, дальше других от деревушки Лагримас и от горьких воспоминаний о "футбольной войне".

…Канал, разрезавший Эверглейдс надвое, стал постепенно расширяться. Салли увидела, как Росс, встав на цыпочки, вглядывается поверх рубки в очертания стоящей на берегу виллы. Ее стены, цвета слоновой кости, были увиты красноватым диким виноградом и от этого казались малиновыми. Салли особняк этот был довольно хорошо знаком: она уже бывала здесь раньше.

Вилла во Флориде принадлежала Сомосе, вернее Сальвадоре Дебейле, жене Анастасио Сомосы Гарсиа, того самого человека, который в 1934 году приказал убить Сандино, а в 1936-м, свергнув Сакасу, стал президентом Никарагуа и начал править страной, зажатой в тисках террора.

Родоначальник династии сидел в президентском дворце до 1956 года, пока заумный фанатичный поэт Лопес Перес не пристрелил его. По смерти Анастасио разбухшие банковские счета отца унаследовал сын Луис. После того как он скончался в 1967 году от коронарной недостаточности, все его недвижимое имущество, включая " La Rеserva "— под таким названием был известен особняк в Майами, авиа- и пароходную компании, обширные плантации в Никарагуа, а также президентство и тесные связи с администрацией Джонсона в Вашингтоне перешли к его младшему брату Тахо.